Преднамеренная
Шрифт:
– Ну-ка, – сказала бровастая Ангус, и, зажав сигарету в зубах, схватила меня за плечи, толкая к лавке. – Да сядь ты. Ебать, и правда. Что делать-то будем?
Акающий мужик выплыл из темноты и посмотрел на нас сверху вниз. Теперь я узнала и его – это был длинный клоун с конца света: ну конечно, стоило догадаться. Когда я видела его в первый раз, одет он был обычно для жаркого дня: какие-то шорты, какая-то майка – но сейчас, как и двое других, выглядел нелепо утеплённым. Белёсые волосы и кожа казались неестественно светлыми из-за тёмной куртки, и да, тогда на остановке мне не почудилось, был он действительно
– Дай гляну, – сказал он, и присел рядом со мной на корточки. Я инстинктивно отдёрнула ноги. – Сиди, – сказал он, поймал меня за лодыжку и заставил поднять ногу.
Я, в общем-то, понимала, о чём он: подошвы не моих туфель были сделаны словно из картона, и пробежек не выдержали. Я понимала, что, если переживу эту ночь, ноги лечить придётся так же долго, как и голову. По ощущениям, асфальтом я содрала кожу на пятках до мяса.
– Пизда, – сказала Ангус с чувством. – И это она же везде наследила.
– Ага, – сказал мужик. – Ну, кто разуваться будет?
– Да я буду, – сказала Ангус и махнула рукой, – мой участок, мой косяк. Твои тем более нельзя, сильно приметно будет, в твои она вся целиком влезет. А Вольдемар где?
– Ждёт, – сказал мужик, с хрустом разогнулся и выпрямился, нависая надо мной. Я подняла взгляд и тут же снова уставилась в землю. Не хотелось мне на него смотреть. Глаза у него тоже оказались светлые – неприятно, как будто глаз не было вовсе. Ангус уселась рядом со мной на лавку, подмигнула, и вдруг сделала вот что: окурок, который так и зажимала в руке, запихнула в рот, прищурилась и дернула горлом, сглатывая.
– Ой, – тихонько сказала я, и больше ничего не говорила. Почему-то этот трюк стал последней каплей.
Я молча позволила себя разуть – мужик забрал мои туфли и умёлся с ними – потом разулась Ангус и заставила меня влезть в свои сапоги, и мне не показалось, они действительно были с мехом. Потом она схватила меня за руку и потащила за собой. Я смотрела под ноги и не смотрела по сторонам. Мы снова вышли на трамвайную остановку. И пухлый Вольдемар, и длинный его и жуткий друг уже были там, и от жуткого друга валило холодом, как из открытой морозилки. С рукавов и спины его куртки стаивала наледь, но мне было так плохо, так чересчур оказалось всего, что я безмолвно отметила этот факт, даже не потрудившись удивиться.
– На, – сказал он и сунул мне свёрток. – Переобувайся.
– Ты мой герой, – сказала Ангус. – Я бы за тебя вышла замуж, но, увы, мы несвободны. Но это решаемо.
Мужик закатил глаза.
– Давайте, Светочка, переобуйтесь, и куртку накиньте, – сказал пухлый Вольдемар, вглядываясь в пути, – скоро уже. Я вам всё объясню, только чуть-чуть подождите.
– Это, кстати, Вольдемар, – сказала Ангус, – а это Эрик.
– Эрик, – сказал жуткий мужик и протянул мне руку.
Я не стала её жать.
Я окончательно уверилась, что сплю, или, может, потеряла сознание. Происходящее не могло быть реально. Эта квартира, этот холод посреди жары, этот, наконец, съеденный окурок. Разумеется, мне всё это казалось, это было галлюцинацией. Возможно, я умирала сейчас рядом с настоящими трамвайными путями, но сделать ничего не могла, поэтому решила не спорить. Я послушно и охотно сняла жаркие сапоги, и вместо них обула резиновые салатовые тапочки. В таких ходят в бассейн в реальной жизни, здесь же не было ничего реального. Я так же послушно напялила куртку – жуткую, старую, когда-то фиолетовую куртку, словно вытащенную из помойки, а может и вытащенную: мои галлюцинации все были какие-то маргинальные, почему бы и нет.
– Красотка, – сказала Ангус, и я, вроде, даже робко улыбнулась ей, мне мучительно хотелось одобрения.
А потом рельсы загудели, и из-за поворота вынесся ещё один трамвай. Фонарь у него на носу светил пронзительным жёлтым светом, и я поняла ещё одну вещь, которая окончательно убедила меня, что я брежу: ведь так и не рассвело.
7.
– Вольдемар, – сказал уродливый Эрик, – у тебя есть что? Контроль скоро, а она мне не нравится.
Когда мы только вошли и сели, он сделал что-то с моим ртом, провёл над ним ладонью, и, наверное, после этого я не смогла бы говорить, даже если бы захотела, но я не хотела. А говорили, не научусь, сказал он довольно, и Ангус ответила: ты дома попробуй, – и гадко засмеялась, и он вздохнул. Кажется, у моей галлюцинации не ладилась семейная жизнь – ну так на то она и моя галлюцинация.
Они усадили меня у окна. У прохода меня подпирал Вольдемар, а напротив – Ангус с Эриком. Я чувствовала себя взятой под стражу, но никого кроме нас в трамвае не было, и остановок он не делал. От чего меня охраняли, оставалось непонятно. За окном было всё так же темно, иногда мы проезжали мимо освещённых улиц, но я не успевала ничего рассмотреть.
На стекле на уровне моих глаз был нацарапан знакомый уже символ: спираль с глазом. Я хотела потрогать его пальцем, но Вольдемар заметил, и отвёл мою руку.
– Сейчас, – сказал он, – сейчас. Ты говоришь, она курила, может ещё?
– Так не выходить же, – сказал Эрик.
Вольдемар охлопал себя по бокам, просиял щекастым лицом, и вытащил из кармана очень мятый бутерброд, завернутый в целлофановый пакет.
– С сыром, – сказал он.
– Да хоть с чем, – сказала Ангус. – Слышь, Светулик? Ам, ам. Ешь давай.
Как только мы сели в трамвай, настроение у неё снова испортилось. Я взяла бутерброд и съела его, как было велено. Я не стала бы возражать, даже если бы мне вернули голос. Стоило мне поесть, все почему-то оживились, Вольдемар загудел про ну вот и хорошо, Ангус что-то спросила насмешливо, но ликующе, и даже жуткий белоглазый Эрик улыбался довольно. Я никак не могла взять в толк, что их так обрадовало.
Кажется, я была голодна, и очень может быть – я подумала об этом и устыдилась своей чёрствости – что моя галлюцинация просто пожалела меня, заметив, что я выгляжу голодной и усталой, потому что после бутерброда мне стало лучше. В глазах прояснилось, обострился слух. Я начала различать мелкие детали, вроде царапин на стенах трамвая и механического подвывания из кабины водителя; от куртки моей, оказывается, пахло – не помойкой, слава богу, но чем-то нафталиновым, как если бы её долго хранили на антресолях. Головная боль, к моему удивлению, утихла, остался неприятный зуд в правом виске и шее справа. Я потянула руку, чтобы почесать, и Вольдемар снова поймал меня за запястье и руку отвёл.