Предназначение
Шрифт:
В течение нескольких дней я в одиночестве бродил по лесу. Мысли о Диане не покидали меня. Все воспоминания всколыхнулись с необыкновенной силой. Мне не давали покоя слова ламии о том, что она мучается. Мысль, что я причинял ей страдание даже там, была невыносима! Было ли это правдой? Или это была преднамеренная ложь, нацеленная на мою слабость? А может, все правда и я держу ее меж двух миров, не позволяя идти дальше?
После долгих мучительных раздумий, я решился встретиться с Миори. Я пришел к его дому поздно вечером и, постояв в нерешительности у двери, заставил себя постучать. Миори открыл дверь и, улыбнувшись, предложил войти.
— Здравствуйте, господин де Морель.
— Как дела у барона? — спросил я, не отвечая.
— Они с супругой безмерно счастливы! Благодаря вам. Не знаю, как уж вам это удалось, но мы все вам чрезвычайно благодарны. Картину сожгли. Малыш прямо на глазах становится здоровеньким крепышом. Но я чувствую, что вас привело ко мне не простое желание узнать, как идут дела у де Франце. Я слушаю вас, друг мой. Вы можете поделиться со мной всеми заботами, которые не дают вам покоя. Прошу располагайтесь.
Я сел в предложенное кресло, стоявшее у камина, в котором жарко пылал огонь. Священник налил в бокалы вино и подал мне один из них. Сев в рядом стоящее кресло, он сделал глоток и молча смотрел на огонь, позволяя мне собраться с мыслями.
— Очень давно я знал девушку, — тихо проговорил я и снова замолчал. То, о чем я решился рассказать этому немолодому и, наверное, мудрому человеку, я не говорил никому. — Она умерла у меня на руках, потому что хотела помочь мне. С тех пор я не могу простить себе ее смерть. Я любил ее больше жизни, я отдал бы за каждый ее вздох всю свою жизнь без остатка и без сожаления. Я надеялся, что она поймет: меня нельзя спасти! Поэтому я медлил и ничего не предпринимал. Я ждал, а она не выдержала испытаний и умерла. — Я говорил медленно, подбирая слова, а давно ушедшее вставало предо мной, как будто все случилось только вчера.
Пастырь молчал. Он смотрел на огонь и ждал, когда я выскажу все, что наболело в моей душе и терзало ее.
— Как ни странно это прозвучит, но я всегда чувствовал ее присутствие. Это чувство удерживало меня от действий, которые изменили бы меня и я бы перестал быть тем, кого она полюбила. Ее любовь, вера в мои силы держала меня на краю пропасти. Все решения я принимал с оглядкой на нее. Я боялся запятнать память о ней, чистоту ее любви. Каждый свой шаг я проверял и перепроверял, путался в принятии решений, сомневался в их правильности, и все это только потому, что знал — она рядом, она любит и смотрит на меня оттуда. Я хотел быть достойным ее. Но я даже не предполагал, что она может страдать! — я с силой ударил кулаком по колену, — получается, все эти годы я мучил ее! Не желая отпустить в своей эгоистичной надежде на встречу, я удерживал ее меж двух миров. И как бы я ни убеждал себя, что уже не жду этой встречи, это было ложью! Я ждал и искал ее каждый день и час своей долгой жизни. Я надеялся найти ее в каждой женщине, которая хотя бы отдаленно была на нее похожа!
Я вновь замолчал, стараясь справиться с нахлынувшей ненавистью к себе. Пастырь сидел неподвижно и не задавая вопросов. Отблески огня играли на его задумчивом покрытом морщинами лице. За окном разыгралась непогода. Ветер завывал в каминной трубе, дождь со снегом бились в маленькое оконце, просясь к огню, как усталые запоздалые путники.
— Вы даже не представляете, что за боль терзает меня все эти годы, святой отец! Это чувство безысходности, предчувствия неотвратимой беды, надвигающейся из бездны подсознания. И это чувство, сконцентрировавшись где-то в середине живота, поднимается к самому горлу и как жестокий хищник разрывает сердце, перекрывает доступ воздуха, сжав горло в тиски. Это ощущение превращается в безжалостную физическую боль, в которой слились воедино и раскаяние от содеянного зла, и страх перед тем, что еще только может случиться. И с этим нельзя бороться, нельзя заглушить показным весельем или равнодушием, залить вином или убежать. Чувство настигает внезапно, где бы ты ни был и что бы ни делал в этот момент, боль заставляет остановиться, и сжаться в комок, и кричать беззвучно от невыносимой боли разрывающегося на куски сердца.
Я замолчал, насильно заставив себя глубоко вдохнуть, пережидая подступающую к горлу боль.
Я обязан отпустить ее, святой отец! — едва слышно проговорил я, с трудом выдавливая из себя слова и держа в руке маленький аграф в виде белоснежной розы из стерлингового серебра. На ее кружевном тончайшем лепестке сверкала брильянтовая слеза. — И вы должны мне помочь в этом.
— Ты уверен, сын мой, что хочешь этого? — негромко спросил пастырь.
— Нет. Но я не могу больше причинять ей боль. Поэтому я хочу, чтобы она была свободна. Она должна идти дальше по пути, предопределенному ей Богом. Я больше не буду удерживать ее подле себя. Довольно и того, что ей пришлось вытерпеть из-за меня. Я отпускаю ее.
Мы помолчали. Священник вздохнул и встал:
— Ну что ж, пошли.
Мы вышли из дома. Холодный ветер швырнул в лицо пригоршню мокрого снега. Неподалеку, перед сельским кладбищем, темнела старинная церковь. Ее высокие островерхие шпили вздымались в небо, подобно гигантским свечам.
Миори согнулся под порывами ветра, края его сутаны развевались на ледяном ветру. Казалось, сама природа запрещала нам выполнить то, зачем я пришел.
— Не надо, не отпускай меня, — послышалось сквозь завывания ветра. Я оглянулся: стройная плакучая ива, как юная девушка, горестно взмахивала длинными голыми ветвями. Тяжелая грусть беспощадными тисками сжала грудь, предвещая беду, но я отвернулся и пошел вслед за пастырем. Как бы ни было тяжело, я должен освободить от себя Диану.
Пустая церковь отозвалась гулким звуком наших шагов. Миори зажег несколько свечей, вышел ненадолго и вернулся в церковном облачении. Я сидел на скамье и, сложив руки, молил Диану о прощении.
— Requiem aeternam dona eis, Domine… — начал священник заупокойную мессу. Его неожиданно сильный и торжественный голос зазвучал в пустой церкви, отражаясь от стен многочисленным эхом.
— Не уходи, Мишель, не надо, — прозвучало рядом тихим эхом, и я вдруг почувствовал, как моей щеки коснулась нежная ладонь.
— Прощай, Диана, прости, — прошептал я в ответ и хотел притронуться к ее руке, но было поздно — ее уже не было рядом.
Когда месса закончилась, пастырь предложил мне ночлег, но я отказался. Он ушел, придерживая шляпу от порывов ветра, а я сидел, прислонившись к мокрой стене церкви, и кричал от боли, от испепеляющего чувства пустоты, которая черной бездонной ямой разверзлась в душе, и дождь стекал по лицу холодными струями горьких слез.
Глава 19
— Пока ты развлекался со своими просителями, кое-что произошло, — сказал Арс, войдя в конюшню. Он прислонился к дверному косяку и, сложив руки на груди, смотрел на меня своим обычным жестким усмехающимся взглядом.
— В чем дело? — зло спросил я, полуобернувшись.
— Что ты знаешь о янсенистах? — не отвечая, спросил Арс.
— Ничего.
— Это пуританская община католиков, последователи святого Франсуа Парижского. Поначалу община была невелика и состояла из богатых и талантливых людей, каждый из которых был грозным противником иезуитов. Первым главой янсенизма был Жан Дювержье, аббат Сен-Сиранского монастыря с 1642 года. Несмотря на гонения кардинала Ришелье, ему удалось в Порт-Рояльском монастыре основать янсенистскую общину. Позже Ватикан и король Людовик XV жестоко расправлялись с янсенистами. В 1727 году скончался Франсуа де Пари, аскет и проповедник янсенистов, и был похоронен на церковном кладбище Сен-Медар.