Предназначение
Шрифт:
– Уже уходишь? Возьми конфет на дорогу.
– Нет, спасибо.
– Возьми, угостишь кого-нибудь.
– Нет, они растают в моих карманах.
– Я положу их в пакет.
– Нико побежал на кухню.
– Я ушел!
– крикнул Саах. быстро вышел, сбежал по ступенькам и вырвался в уличный простор, задохнувшись выхлопными газами...
Вынырнул, взорвался, разбросав вокруг куски панциря, вывернулся наизнанку, растекся стремительными проспектами, тесными улочками, пригородами, лесами, реками и еще многим чем... Увидел Сааха, бредущего к окраине города в направлении ему одному знакомого места проживания им одним почитаемого поэта, мало кем из всей этой толпы полусформировавшихся организмов в пальто и
x x x
Это была настоящая окраина, печальная и убогая, убогая до боли в сердце. Саах прошел через пустырь, приблизился к ветхому двухэтажному дому, держащемуся на честном слове. Было еще рано, Альма зарычала и шмыгнула через дыру в двери внутрь бичарни. Саах отворил дверь, сквозь темную прихожую, наполненную колыхающимися тенями, вошел на кухню, плюхнулся на диван. Было тепло и уютно от горящей газовой плиты, пусто и немного одиноко. Стены и потолок, расписанные, разрисованные, закопченные и кое-где ободранные, ограничивали настоящий коллективный домашний очаг, а не просто куб пространства; под обоями шуршали тараканы.
Саах молча, замерев, чутким ухом ловил редкие рубины звуков... Хрустнула ветка... Пробежала мышка под плиту... Загудел поезд в неимоверной дали... Тихо... Прошелестел по крыше упавший с дерева лист... Неподвижный воздух, запах дома, безмолвие... Завозились щенята Альмы, пискнули по разу, снова заснули. Альма обвела глубоким страдальческим взглядом пустую кухню, пронзительно посмотрела на Сааха, решила, видимо, что он не опасен, вздохнула и, по-женски опустив глаза, стала вылизывать щенят; от нее веяло жгучей незащищенностью и... угрозой. Пространство остановилось в точке высокой напряженности, застыло, трепеща. Саах боялся пошевелиться. Прояснялась картина, обои изменили цвет, газовая корона на плите вспыхнула желтым пламенем, затрепыхалась и снова успокоилась. Стали видны руки, ноги, тела спящих. Комната оживала, наполнялась людьми и звуками, храп, сопение, шуршание одежды на вздымающихся и опадающих грудных клетках. На диване, рядом с Саахом, сидел Юз, уперев ладонь в подбородок и глядя черными глазами сквозь стол в пространство. Вздрогнул, повернулся, уставился на Сааха:
– Ты кто?
– взгляд тревоги, ненасытной жажды, долгий взгляд убегающих вдаль селений, дорог, троп, насмешливый взгляд агрессивной тоскливой неудовлетворенности, амбициозной обманчивой резкости, грубой ранимости и черт-те чего еще, о...
– Я Саах... Буня здесь?
– Вон, у окна спит.
– Юзик кивнул на распростертое на полу тело; раскинутые ноги и руки, запрокинутая голова, - Как будто не спит, а по небу летит. Я бы так дрых...
Саах долго смотрел в окно, потом повернулся к Юзу, улыбнулся. Тот понял, но набычился, напялил агрессивность, закурил; сбрасывая пепел в пустую пачку, изредка сверкал взглядом на Сааха. Что-то спрашивал, Саах не слышал, не отвечал. Он думал, почему оказался здесь. Ведь он шел к Лувру, он давно его не видел. Наверняка, тот написал что-нибудь новое за последнее время. Большую поэму и кучу стихов...
... Юз смотрел на него.
– Что?
– Саах встрепенулся.
– Говорю, чем ты вообще по жизни занимаешься, чисто так?
– Ничем...
– Саах пожал плечами, глядя в окно.
– И тебя это устраивает?
– Да...
Юзик развалился на диване, закрыл глаза, черные волосы рассыпались по грубой обивке, сверкнула в ухе серьга; худое тело расправлялось; спустился сон, давая отдых скелету и мускулатуре, сигарета дотлевала в пачке. Хлопнула дверь, в кухню вошел Макар:
– О, Саах, здорово!
– открытый взгляд добродушных глаз, вернувший Сааху уверенность в непоколебимости земных принципов, искренняя радость. Макар был слишком прост, чтобы нуждаться в масках и заставлять людей верить в то, что он не тот, кто есть на самом деле. Ему хватало одной маски - быть самим собой. Мощное рукопожатие. Широкоплечий Макар возвышался среди спящих людей, как Геракл среди поверженных врагов:
– Ты как, надолго?
– О, ты знаешь, это от меня не зависит. Как сложатся обстоятельства.
Саах действительно не знал этого.
– Есть хочешь? Там, на плите, макароны.
– Отлично.
– Саах наблюдал, как Макар ставит на скамью возле умывальника ведро с водой, умывается, смотрит в окно, берет с веревки свитер и уходит. Событие дотлевало обмусоленным Marlboro...
Буня прихлебывал горячий чай, морща деревенское лицо и прищуривая глаза. Он их всегда щурил, не понять, из-за чего: то ли всегда улыбался, то ли пытался понять то, что понимать не дано, но дано видеть, то ли чай был горяч - два загадочных зверька, прячущихся среди морщин и складок.
– Скоро бичарню снесут.
– Буня докурил, раздавил окурок, глянул на Сааха.
– Плохо...
– Расскажи, где был, что видел.
– Пауза.
– ... Ты в прошлый раз все пытался "узнать у меня фамилию", а я "показывал молоток с длинной ручкой"...
– Саах запнулся.
– Да. Почему ты так не хочешь об этом говорить? Что за элитная секретность? Или это не для средних умов?
– Нет, секретность ни причем. Я просто не хочу профанировать то, что словами не скажешь.
– Что ж я, такой глупый, не пойму, что ли? Ну хотя бы, к чему это относится, к какой... религии, что ли?
– Нет, дело в том, - вмешался Влад, - что существует определенная грань понимания, терминология; понимаешь, даже, если бы Саах хотел, он не смог бы его тебе описать, в смысле - понимание, в одном разговоре...
– И даже не в этом дело.
– сказал Саах, - К чему ты стремишься? Какова цель твоих вопросов? Если - создать в уме еще одну идею, то я тебе в этом не помощник, уволь. Да это и не получится. Невозможно об этом создать идею, полностью отражающую реальность.
– А какова твоя цель?
– Буня снова закурил, глядя на кончик сигареты; он мотал на ус, не более.
– Аннулирование себя, - Саах говорил тихо, - отдача Матери; "да будет воля твоя." Тебя это не устраивает, не так ли? В том и дело, что слова об этом не отражают всей широты, радости, могущества такой позиции; "да будет воля твоя". Эти слова профанировались тысячелетиями. Но тот, кто их сказал, знал свое дело, а тот, кто их познал, молчит. Не секретность, нет. Просто это неописуемо, вот и все... Для чего ты хочешь узнать? Чтобы говорить знакомым: "Вот, такой Саах, он то-то и то-то, и он такой да сякой"? Но ведь я другой, совсем другой. Чтобы нам знать друг друга, нужно осознать в себе внутреннее существо, свидетеля; а затем в других. А мы говорим на уровне гордыни, где нет понимания, а лишь умственная рефлексия, как лампочка у павловской собаки или свет в окне Морри. Я говорю "телега", ты видишь четыре деревянных колеса, кузов и оси; я говорю "Бог", ты видишь то, чему тебя научили на этот счет книги или, еще хуже, люди, не знающие о нем; я говорю "да будет воля твоя", ты видишь догматизм, связанность, фанатизм, то есть всякую чушь. И не твоя вина, ты ведь не знаешь, что такое полная сдача, иначе ты бы не спрашивал, а смотрел. Ты пока в своей жизни все делал сам, своими силами, от своего эгоизма, никогда не полагаясь на высшее, вот и все. Вероятно, - Саах говорил медленно, - у тебя когда-нибудь возникнет ситуация, когда ты не сможешь ничего сделать, опустишь руки, обратишься ввысь и... О, хватит об этом, налей мне чаю.