Предновогодние хлопоты IV
Шрифт:
«За, что же крохе такое испытание? – думал он, наблюдая, как мальчик ест яблоко, откусывает кусочек, после разглядывает яблоко, наблюдая, как оно уменьшается. – Что принесёт ему это испытание? Озлобление, хитрость, мимикрию, апатию, невроз, попытку суицида или побег из семьи, пьянство, наркомания? Вот ведь он первый росток обид, когда жизнь проходит без любви, нежности, под страхом бессмысленного наказания. Что дальше? Убежит, чтобы скитаться по вокзалам, как тысячи нынешних российских детей, чьи родители заняты или своей личной жизнью, или добычей хлеба насущного? Или он всё стерпит и станет добрейшим отзывчивым незлобивым человеком? Кто знает, как всё повернётся. Большая раздробленная семья, мачеха, отец, по-всему, подкаблучник, существование без семейного тепла и материнского надзора и ласки. В лучшем случае он выпорхнет из семьи лет в 16–17, устроится на работу, пойдёт в армию. А наш новый уклад тем временем обязательно вступит в свою новую, более жестокую фазу: ведь он, как нас учили в институте, имеет склонность к периодическим кризисам. Мы ещё только в начале нашей Голгофы».
В кухню вошла, неся на подносе пустые тарелки Мария, радостно сообщая:
– У Егора сегодня отменный аппетит. Ну, а вы как, мои дорогие?
– Беседуем.
– Спасибо, – приподнялся с табурета Егор, – можно я к тёзке пойду?
– Ну, конечно, иди, малыш, – Мария
– Узнал адрес? – Мария присела к столу.
Денисов кивнул головой.
– Рядом живёт. Егор сказал, что их телефон отключён за неуплату. Все не очень хорошо. Из дома дети просто так не сбегают. Мать у бедолажки умерла, у него мачеха. «Мама Наташа» – этакий, по всему, персонаж из «Золушки», у неё четверо своих детей. Девочки разного возраста, мать мачехи живёт с ними, отец – безработный водитель. С ними живёт старший брат Егора, парень призывного возраста. Свою квартиру в центре они сдают, живут в съёмной. Живут тесно и бедно. Полосы застарелые на попе видела?
– Этого нельзя было не заметить. Мы вчера с тобой уже говорили об этом. Кто палач?
– Отец. За прокурора мама Наташа.
– Такого птенчика бить! Его же ветром, наверное, сдувает, рёбрышки торчат, пальчики тонюсенькие. Жаль, что я не могу с тобой поехать. Я бы поговорила с этой «мамой Наташей» и с этим водителем с куриными мозгами!
– Успокойся, Машенька. Мы только из рассказа Егорки можем судить об атмосфере в его семье, хотя она и вырисовывается безрадосто-тёмной. Ну, поговорим, навтыкаем папаше и мачехе грозно и уедем, а ребёнок останется с ними. Как бы ему от этого ни стало хуже. Как себя поведёт эта современная мачеха? Может ещё больше. Взвинтиться в своей нелюбви к ребёнку, как это описывается в русских сказках. На месте разберусь.
– Ну, не знаю, – хрустнув пальцами, сказала Мария. – Ты должен поговорить с ней и с отцом серьёзно, может быть и жёстко, нечего либеральничать.
– Разберусь, – сказал Денисов, и немного помолчав, протянул руки через стол и взял руки Марии в свои. – Мать, а дом-то, как ожил!
– Мальчик-лучик. И наш улыбается, родной мой. Я ему рассказала, как он нашёлся. погрустнел, жалость на лице. Ну, не тяни, – посмотрела она в глаза мужу, – я же вижу, глаза у тебя горят. Что задумал?
– Мне вдруг захотелось этого чудесного малыша каким-то образом опекать, не знаю пока как. Мне так жалко его. Присох я к нему, Маша. Хочется, что бы мы его чаще видели, чтобы он с нашим Егором дружил. Он таким бесприютным мне видится. Такая чистая кроха и с такой нелёгкой жизнью! И мне за него страшно, Маша.
– Осторожней с гуманитарными идеями, Песталоцци. Не строй планов, не зная людей и ситуации внутри семьи. Они могут не понять твоих добрых намерений. Там, по-всему, жёсткий матриархат, с разделением на своих и чужих детей, при послушном муже. Иногда, когда материальной собственности у людей кот наплакал, душит безнадёга и нищета, а всю их собственность составляют дети, да ещё в таком количестве, как в Егоркином случае, они могут стать невероятно предприимчивыми, инициативными и ужасными собственниками, прикрывая свою несостоятельность нуждой и судьбой-злодейкой. Они во всём ищут выгоду, везде желают быть в выигрыше, сетуя на нищету и многодетность. Дома, возможно, поедают друг-друга, пьют, ругаются, но права свои и мелочные выгоды отстаивают нахраписто, щитом выставляя наперёд покорных их воле детей. Ищут спонсоров, требуют помощи у государства и людей, но работать – ни-ни, все обязаны их спасать. Это несчастные семьи, в которых дети вырастают не приученные к труду, к самоорганизации и культуре. Они скользят по реке жизни. За свою опеку благородную, Игорь, если ты нарвёшься на такую семью, они с тебя ещё и денег спросят, а себя благодетелями при этом выставят. И я это не от фонаря говорю, вспомни святое многодетное семейство Чижовых в нашем старом дворе в центре, все им помогали, фонды, храмы, благотворители, иностранцы, они же палец о палец не били, чтобы самим подшевелиться.
– Попытка не пытка, как любил говорить генералиссимус Иосиф Ежову. Чует моё сердце, что мачеха с удовольствием бы от лишнего рта, избавились бы. Егор мне рассказал, что его отправляют в детские оздоровительные лагеря на все летние каникулы, а зимой непременно в детский профилакторий, а девчонки при этом дома живут.
– Игорь, Игорь, ну, не фантазируй, пожалуйста. Знаешь, дети не игрушка, чтобы привязывать их к себе, не зная, что за фортели судьба тебе дальше выкинет. Времена ужасные наступили, дорогой. При нынешней пандемонии народ на такие выдумки ужасные, бессмысленные и жестокие стал горазд, и так спокоен при этом – никакой логике порой не поддаются действия нынешних граждан. Ты не мальчик уже, нужно осторожнее быть. Но идея опекать воробушка мне по душе, смотри там по обстоятельствам.
Денисов посмотрел на часы и встал.
– Время летит – уже полдень. Бежит, время, бежит. Ругают демократы проклятый СССР, всё делают, чтобы стереть память о жизни в том времени. Дерьма там было немало, но я хорошо помню часто повторяемую в те времена максиму: «Чужих детей не бывает». Взяли б нынешние критиканы того времени да отловили всех нынешних беспризорников, отмыли бы, накормили, приняли бы участие в судьбе несчастных детей. Это легко можно сделать, была бы воля. Где там! Экономическая целесообразность – вот кредо говорунов. А целесообразность эта рассчитывается только из личных и корпоративных интересов
– Знаешь, душа моя, я часто думаю о том, что сейчас происходит. Вот говорят, что у людей жизнь трудная, денег нет, дороговизна, жить трудно. Мол, надо как-то выживать, а для этого-де все способы хороши. Я и думаю: а когда было легко жить? Когда не нужно было думать человеку о хлебе насущном и в поте его не добывать? Когда это у простого человека, коих большинство, не было тягот жизни? Вот я вспоминала мою тётушку донбасскую, Царствие ей Небесное и вечная память. Ей пятнадцать было, когда умерли от голода её родители, оставив ей двух братьев и сестрёнку. Она их не бросила: выходила и вырастила. Одна! В те времена! А в войну, – я тебе рассказывала уже, – еврейских девочек спасла, рискуя жизнью и не только своей: её домочадцы тоже могли пострадать. Как это классифицировать? Что ей партия и Сталин вдолбили идеи интернационализма, наделили сердечной теплотой, неграмотную провинциальную девочку из рабочей бедной семьи, не читавшую писателей гуманистов? А может она была настолько инфантильна и не подозревала, что её братьев и сестрёнку могли повесить фашисты, которые особенно зверствовали в тех краях? Конечно, нет! Она прекрасно понимала, что могло выйти из её действий. Она людей любила и не могла допустить, чтобы невинные дети погибли. Сердце у неё чуткое было, что такое боль людская она не понаслышке знала, душа её не могла допустить мысли, что можно не помочь людям. Перекрестилась, попросила Божью Матерь о спасении и взяла девочек к себе. Между прочим, девчонок этих ещё и кормить нужно было. Кормила, выкормила, спасла от смерти. Это в крови, в генах. Только ленивый сейчас не пишет о том, что мордва, черемисы и другие маленькие народы, не были смяты и уничтожены русскими, которые расширяли свои владения. Предки наши были людьми суровыми – сама жизнь подвигала их быть такими, но не злобными мизантропами, умели находить общий язык со всеми. Теперь пишется новейшая история, всё с ног на голову ставят. Мы с тобой недавно читали, что Наполеона, оказывается, победил не русский народ с Кутузовым, а некий российский «генерал Мороз», победу нашу над фашистами принижают, все больше американцев превозносят, слышаться голоса из бывших наших прибалтийцев, поляков, что мы ничуть не лучше Гитлера – такие же варвары и оккупанты, над коллаборантами слёзы льют, про Ивана Грозного сочиняют небылицы, Евангелие кромсают, какие-то фантастические апокрифы выдумывают, на Бога злословят! Так и тянет спросить таких историков: «Ты там был, в то время и в тех местах, про которые небылицы сочиняешь?» У Андре Моруа как-то спросили журналисты: «Кто, по-вашему, больше изменил историю: Цезарь или Наполеон». «Историки», – был его замечательный ответ. А уж, что говорят о временах нашей с тобой молодости, о совсем близких временах! Мы, свидетели тех времён ещё живы, всё помним, но нас уже стирают со страниц истории, говорят, что оказывается, всё было отвратительно! И образование, и наука и одни репрессии были с голодом, и рабство, словом, тюрьма народов. Слышала я по телевизору, как одна успешная мадам, не из деревни, коренная москвичка, продвинутая писательница с именем и почётной родословной, стенала о том, что в 1977 году в магазинах куска материала на платье не найти было и, что чуть ли не в лаптях ходить приходилось. Какая бессовестность! Мы ещё живы, нас немало людей той эпохи, мы помним, что многого не было, но материалов-то в магазинах наших, индийских, и из соцстран завались! Джинсов не было в магазинах – это точно, но люди не голыми ходили, модничали, замуж выходили, театры посещали, на курорты ездили. Но вот этим вракам московской мадам вполне могут поверить юные телезрители, которые родились перед крахом СССР. У неё трибуна, с которой она смело лжёт, забыв, что поколение людей живших в семидесятые годы ещё живо, но к этой трибуне очевидцев советской жизни не подпускают. Историки придумывают всякие названия временам: смутные времена, золотой век, серебряный, застой, перестройка, оттепель. Нынешнему времени я бы дала название «заморозки» – время замерзания людских душ и сердец. Но клянусь Богом, Игорь, милый (глаза Марии заблестели), верю, что полно ещё таких людей, как моя тётя и народятся ещё такие же добрые и отважные люди, и будет этот мир освещаться святыми и светлыми душами этих простых людей. Человек не может выбрать для себя удобное для своей жизни время. Как здорово наш ленинградец, Кушнер об этом сказал: «Времена не выбирают, в них живут и умирают. Большей пошлости на свете нет, чем клянчить и пенять, будто можно те на эти, как на рынке поменять». Здорово сказано!
Денисов поедал раскрасневшееся лицо жены любящим взглядом.
Она умолкла. Потом улыбнувшись, продолжила:
– У меня есть подозрение, Игорь, что там… наверху, правители сегодняшнего мира знают об этой нашей национальной черте, доброте, терпеливости и долготерпении. И пользуются этим нагло, проделывая свои меркантильные делишки, при этом ещё имея наглость обокраденному ими народу, себя преподносить, как избавителей от рабства. Я у святых отцов прочитала недавно историю, как в нелёгкие времена некие монахи ушли на заработки. Они подрядились плести корзины для торгаша-хозяина, оплату он установил сдельную, но с некоей обязательной нормой. С молитвой да с усердием один монах как-то раз перевыполнил её. А хозяин ему не стал оплачивать переработку, но корзины взял, шельма. Монах вопросил: «Почему?» А хозяин наглый: «В вашем писании написано: хлеб свой будешь добывать в поте лица». Монах на это ему возразил: «Но в нашем Писании не написано, что я твой хлеб должен добывать в поте лица». Вот такие хозяева сейчас сплошь и рядом хозяйничают, только народ молчит, пребывает в какой-то гипнотической дрёме. Люди не должны соглашаться с рабством, в которое их втягивают мерзавцы. Эх, Игорь, дружочек мой верный, суженый мой любезный, совсем скоро мы войдём в новый молоденький, только что народившийся век. Войдём со старыми болячками, постареем ещё на год. Сколько Господь нам отпустит жизни в этом новом веке? Каким он будет этот быстрый компьютерный век? Встал бы наш сынуля на ноги в новом веке – был бы для меня он самым счастливым веком. Господи, Господи, глазами всевидящими увидь слова сердца моего и спаси мою кровиночку!
Денисов обнял жену.
– Бог милостив. Я одну цыганку недавно подвозил. Не из уличных гадалок, а оседлую, образованную у неё квартира на Ленской. Её двадцатилетний сын погибает. Героин. Она мне всё рассказывала, фотографию его показывала, плакала, безумолку говорила, как она его спасает, что делает для этого и как молится и страдает. Молюсь, говорит, за него день и ночь, но пока не слышит меня Спаситель. Знаешь, говорит, почему не слышит? Сама же и ответила. Как же, говорит, ему управиться со всеми нами грешниками, с нашим воем, что к нему идёт с земли? Как ему со всеми разобраться? У него дел посерьёзней моего невпроворот. Только, говорит, услышит он меня непременно. Дойдёт и до меня очередь и поможет он мне. Молиться нужно, чтобы просьба моя не затерялась в небесах. Ни секунды не сомневалась эта женщина в том, что её молитва будет услышана. И я подумал, что помощь ей будет послана. А по поводу грехов наших и жизни в «проклятом совке», я думаю, что мы век двадцатый не испортили, не худшими были его представителями. Нас всех впутали в сегодняшнюю историю, лучше слова, кажется, и не подобрать. Да, впутали. Но невозможно прожить свою жизнь от страны отдельно. Лишних, ненужных людей много стало: так всегда в истории бывает, они появляются, когда множество людей теряет возможность выразить своё мнение, когда его никто им не позволяет высказывать, когда меньшинство правит бал. Людей загоняют в русло выживания, лишь это делая актуальной темой, а лидеры, которые могли бы за людей этих вступиться, ещё не появились, а тем, что есть – заткнули рты. Но количество этих людей будет увеличиваться, появятся яркие личности, они откроют людям глаза на варварство, в которое их ввергают. Эти люди всегда появляются, они восполняют пустоты, становятся на место ушедших и уничтоженных. Так непременно произойдёт, обязано произойти, под вой озверевших, почуявших свой конец бесов, наступят другие времена, в которых трудно будет жить лжи, где появятся светлые водители с золотыми сияющими, согревающими сердца словами-делами, которые всем будут понятны и любы. Надеюсь, что появятся лидеры, писатели, ораторы, трибуны, голоса которых станут пробуждать людей, они обязаны появиться. Гюнтер Грасс отлично сказал: «Писатели – это люди творящие историю из одних лишь слов. И они охотно плюют в суп правителям, место которым на скамье подсудимых». А история, девочка моя, всегда непредсказуема, ею не историки управляют, а это значит, что и надежда всегда есть, Господь всё управит, он управитель. Всё у нас будет хорошо, дорогая, мы ещё внуков с тобой понянчим!