Предрассветные боги
Шрифт:
— Ну, пошел сбирать всякую дурь! Отбрехался, лешак изворотливый… А это у нас, там что творится? Ты глянь-ка: это не Тугор ли там мурашом заделался? Ишь, какую кучу барахла натаскал. В набег, что ли ходил?
— За ним не задержится, — сварливо поддакнул Деснил, не преминув свернуть в сторону полюбившегося ему тура.
А тот своим обычаем наводил порядок в схроне, куда натолкали добытых с весны шкур, коими станут заниматься на досуге по зиме у теплой печи. И тем наводил ужас на троих молодчиков, что явно в чем-то провинились, о чем немедля закаялись на всю остатнюю жизнь. Ибо попасть в немилость у Тугора было куда страшней,
— Видать, невдомек вам, что парные шкуры сохнут без надлежащего догляда. А там и роговеть начнут, — без зазрения ткнул он шкуркой в рожу ближайшему славну и тут же переминающемуся рядом степняку. — А после и преть, — попытался повторить он прежний урок, да парни успели уберечь виноватые морды. — Вскоре этот мех повылезет. Вот тогда мы из них и пошьем вам новые парки. Тогда-то ваш отец и спросит: откуда в его семье такое богатство? Сторожко мужик основательный. Беспорядков сроду не терпел. И матушка ваша Туаяла рачительна на зависть да строга. А уж как рогатиной орудует — любо-дорого глянуть. Вот ей-то я эту вашу добычу и представлю порадоваться за сынков. А после уж полюбуюсь, чем она вас обрадует. Чья лиса, дармоеды?! — рявкнул Тугор против прежнего почти ласкового говора. — Кто ее намедни брал да парную шкуру сюда запихнул?!
— Я лису не брал, — пожал плечами парень с большими черными глазищами сакха. — Я рысь брал. Вон ту. Зайцев много бил. Оленей брал.
— Улэн, так за каким лешим ты сюда приперся, коль то не твоих рук дело?
— Братьям помочь, — не моргнув глазом, заявил степняк, косясь на помянутых. — Ты их за небрежение наказывать станешь. Вот и меня с ними наказывай.
— А тебя-то за что? — довольно сощурился и даже пригладил усы Тугор.
— Не за что, — признал Улэн, но твердо стоял на своем: — Братьям помочь надо.
— Дядька Тугор, винюсь: позабыл шкуры просолить, — прогундел старший русоволосый сын Сторожко, оставшегося вдовым с пятью детишками да приглянувшегося ладной степнячке Туаяле, что добавила в семью и своих двоих. — Мы это дело махом поправим. А вот с наказанием придется повременить. Нам спозаранку на Двурушную уходить. Мужиков при табунах менять. А там, почитай, до конца осени застрянем. Вот уж вернемся, так и задашь нам взбучку.
— Хитрый какой, — нарочито сурово проворчал Тугор. — До конца осени я уж и думать позабуду о вашей промашке. Там уж другие чего ни то понавытворяют.
— А ты зарубку сделай, — подсказал Деснил из-за спины Тугора.
Тот обернулся, как ни в чем не бывало, поклонился старейшему, кивнул вождю и выставил перед тем едва не загубленные шкурки:
— Зажрались. Живем спокойно. Соседей нет, так и остерегаться некого. Шастаем по всем лесам, что знаем. Зверя бьем, сколь потребно. А за каким лешим? Чтоб загнивало? Всеми мерами буду наказывать.
— Тебе дали власть, так наказывай, — отмахнулся Недимир. — Меня еще и в это не мешай. У меня и так забот полон рот. А вы не торчите тут! — прикрикнул он на мявшихся парней, что боле всего желали смыться подале от придирчивых стариков. — Средойко, ступайте делами заниматься.
Парень, коему прошлись шкурой по морде, мигом пропал с глаз, как небывало.
— Улэн, а чего это ты опять нынче запропал аж на три полных дня? — нажал Недимир на следующего. — Внове к медведям таскался? Сколь говорить, что о женитьбе на два лета забудь начисто. Усы над губешками завел, а ума в башке все не прибавляется. Чего ты девку тревожишь? Она вон отцу плешь проела на твой счет. Тоже невтерпеж стало. А мы ныне ранее пятнадцати лет девок замуж не отдаем. Иль не слыхал, что Жива заповедала? Ты мне тут что, богиню сердить вздумал? Вот прогневается Жива да отсушит тебе все твое мужеское добро. С чем тогда жениться будешь?
Улэн с перепуга схватился, было, за мотню, да опамятовался. Вздернул подбородок, подпустил в глаза отваги и нахально осведомился:
— Кто сказал вождю, что я уходил? У кого в селище язык поганый?
— Ну, поганый-то он у нас, допустим, у каждой второй бабы. Чего ты тут все утаить прилаживаешь? Совсем дурной, коли веришь, будто получится. У меня вон и то не получается, а я куда умней тебя буду. Вот тебе мое слово: на Будимке, коль та за два лета не передумает, ты женишься.
— Не передумает! — обиделся Улэн, ровно у него отнимали последнее.
— И коль ее отец не передумает! — возвысил голос вождь, отвешивая задире оплеуху. — А станешь самовольничать, так я тебе твое добро промеж ног и сам отсушу. Вот только тронь мне девку до срока! Пошел прочь, засранец! Просто беда, — пожаловался он Деснилу. — Как пройдут посвящение, так ровно в заду у них свербеть начинает. Подавай им жену, и все тут!
— Да что ты?! — по-бабьи всплеснул руками тот. — Экие паршивцы. Не то, что вы в эти лета. Ты вот, припоминаю, женился-то много позже после посвящения. Аж через месяц. И Жарка твоя уже в лета вошла. Четырнадцать ей тогда было? Ну, конченый перестарок. Как только и позарился на этакую старуху?
Тугор таиться не умел. И коли нападал на него смех, так он и ржал на все селище, не отказывая душеньке в веселье.
— Пупок не надорви, — проворчал Недимир, косясь на утирающего слезы тура. — Завидное дело над вождем потешаться, — попенял он и наставнику. — А коли так смешно, так вот ступайте оба к Живе и велите ей свой запрет снять. Пусть хоть ползунками женятся — мне-то что.
— Да, твоя доля вождя куда хлопотнее выдалась, нежели моя, — почти, что всерьез пожалел его Деснил. — И тут на тебя Рода один за другим валятся. И эти, — кивнул он на Тугора, — отяготить тебя явились. И боги на голову свалились. А тех и вовсе переварить, не подавившись, не выйдет, как не корячься. Чую, порвет тебя, Недимирка, вскорости. А ты кончай ржать! А то ведь и над тобой есть, за что надсмеяться.
— За что это? — вмиг подавился смешком Тугор.
— А кто уж кою ночку в собственном дому спать мимо лежанки на пол укладывается? Чем это ты стал немил своей Гуйлай? За что она тебя с мужнина места согнала? Тоже еще устроили мне тут! Чего молодые-то от нас наберутся? Склоки друг другу учинять? Славные же у нас семьи пойдут таким-то обычаем.
— А он ее разлюбезной Сиде нагрубил, — с несказанным удовольствием наябедничал Недимир. — За то, что мальчишек от дел отвлекает своими играми. Сида-то что: взяла и пропала, дабы прощения не испрашивать за беспутство свое. И будто не было промеж них ничего — боги-то обижаться не сподобились выучиться. А вот Гуйлай еще как. Так разобиделась за своего выкормыша, что… А это, кто у нас там такой горластый? Кто хай поднял в селище посреди дня?! Заботы все вышли?! Так я прибавлю!