Председатель
Шрифт:
— Так что в деревне у нас намечается неожиданный классовый раскол, — излагал обстановку Губанов середняки-артельщики за социализм, а голь перекатная во главе с кулаками — за приватизацию.
— Что, прямо все-все?
— Нет, конечно, и зажиточные многие с нами предпочитают сотрудничать, и среди бедняков Союз Труда популярен, но стоит нам упустить, как все покачнется.
Казалось бы, рецепт известен — Комбеды, натравить неимущих на богатеньких, но оно нам надо? И крепких хозяев расточат, а они нужны как противовес, чтобы артели не борзели, и демагоги мелкотравчатые наверх вылезут… Плохо кончится, родной.
Срочно,
Пока же мы собрались пить чай и тут, уловив паузу, заговорил Леша Тулупов. Долгое время он оставался как бы “законсервированным”, то есть, состоял в организации чисто формально. Сам при этом занимался педагогикой — организовал три школы, одну из них в колонии толстовцев, печатал учебники и тому подобное. Даже в классные чины вышел, не генерал, но коллежский асессор по министерству народного просвещения. Впрочем, он всегда тяготел к административной и академической работе, методичен до занудности. И таких вот “спящих” у нас после первой революции было много, время от времени они нам помогали по мелочам, а сейчас стали фактически кадровым резервом. Ну, те, кто убеждений не поменял, конечно.
Так Леша насел с тем, что нужно все бросить и немедленно учинить реформу образования. Вот прямо сейчас вынь да положь ему всеобщее хотя бы начальное. Нет, он, конечно, прав и без этого ни о каком развитии страны и речи быть не может, но, блин, вотпрямщаз? Тут новой власти без году неделя, фронт того и гляди треснет пополам, в городах с продовольствием все не здорово…
Ему талдычили, что у нас почти поголовная грамотность в артелях, что рабочие курсы и народные университеты в каждом городе (и вот голову на отсечение, что их больше, чем в моей истории), но Леша упертый, его не проймешь. Желаю быть царицею морскою, то бишь великим просветителем. Своего рода фанатик, хоть и в полезном направлении.
Заткнуть его удалось только когда вспомнили про стандартные вопросы — а есть ли у вас план, мистер Фикс? В смысле, есть ли проект реформы? Источники финансирования? Сколько надо школ построить? Где для них взять учителей?
Очень Тулупов озадачился и ушел в свой угол, что-то черкать, время от времени приставая к мне с вопросами по строительству школ.
— Алексей, чтоб ты нам был здоров! Сделать проект мы сделаем, ты только скажи, что тебе нужно. Сколько классов должно быть? Пять, десять, двадцать? Сколько педагогов?
И он уходил опять что-то высчитывать. Ничего, до Питера доедем, сдадим его министерским, там тоже умные головы есть, над реформой давно думают, пусть Леша их взбодрит.
В Лихославле нас дожидалась телеграмма от Муравского — в столице бардак и погромы, делегация Петросовета будет встречать нас на станции Тосно. Отбили ответную с просьбой дать подробности, а сами снова засели в учебном вагоне, пытаясь понять, что же там творится.
Информация поперла начиная с Волочка, причем, прямо скажем, поганая.
Не в пример Москве, на брегах Невы все обстояло гораздо хуже. У нас-то крепкий Совет, на фоне которого потуги городской думы смотрелись хило, а тут неслабая Дума Государственная, подпертая военными. Плюс бешеные толпы запасных, вышедших из-под контроля. Минус количество винтовок — если в Москве мы тупо стрясли с думцев тысяч восемьдесят винтовок для Красной Гвардии, то в Питере этот номер
В Окуловке получили продолжение первой депеши: революционные массы добрались до винных складов, и понеслось. Мало-мальски надежными Петросовет считал учебные команды, школы прапорщиков, офицерские училища и некоторые экипажи Балтфлота, все остальные пошли вразнос. Штаб округа до появления Корнилова сопли жевал, не зная, что делать. Предыдущий командующий Хабалов вообще витал в облаках и, например, когда ему доложили, что в ходе революционных выступлений казак зарубил городового, воскликнул “Вот уж этому я никогда не поверю!” Хорошо хоть Лавр Георгиевич войска малость в меридиан привел и начал устанавливать порядок, но, как оказалось, поздно.
Часть третья, телеграмма в Малой Вишере, педантично сообщила как хвосты за хлебом смешались с пьяными солдатами и что в городе третий день погромы, причем безадресные. Под раздачу первыми попали “немецкие” заведения, потом еврейские со сходными фамилиями на вывесках, а потом дело дошло до “контрреволюционеров”. Стоило кому-нибудь обозвать лавочника или приказчика “провокатором”, как пьяная толпа разносила лавку. И хорошо если указанный успевал удрать и остаться в живых.
Попутно людское скопище разнесло здание Окружного суда и Дом предварительного заключения на Шпалерной улице, из коих, а также из “Крестов”, выпустили всех сидельцев, невзирая на то, политический он или уголовный.
Но это, как оказалось, еще цветочки, ягодки питерцы приберегли для последнего сообщения, полученного в Чудово. Отрекшийся Николай находился в Пскове как бы под стражей, а императрица — в Александровском дворце. Вот ее Временный комитет Госдумы и решил арестовать и направил в Царское село специального комиссара с отрядом. И нет бы сделать это тихо, не привлекая лишнего внимания, хрена там, распирало, надо было непременно речь произнести, мать их!
За комиссаром немедленно увязалась громадная орда доброхотов, подогретых вином.
— Вот, в общем, так и вышло, — мрачно рассказывал встретивший нас в Тосно Муравский. — Тысячи две человек, ворвались во дворец вслед за комиссаром…
— А конвой что? — удивленно спросил Савинков.
— А что конвой… казаки сами с красными бантами по Царскому ездили.
— И что дальше? — подбодрил Красин
Коля только рукой махнул и отвернулся.
— Все плохо, товарищи, — продолжил за него Носарь. Ворвались, начали громить, прислуга разбежалась. Комиссар как раз до личных покоев добрался и только предложил одеться и проследовать за ним, как в толпе заорали “Немку спрятать хотят!”, ну и…