Председатель
Шрифт:
И тут как прорвало. Заговорили почти все сразу, перебивая друг друга, выкладывая давно задуманное и только что пришедшее в голову.
— Надо съезд Советов готовить, общероссийский.
— Правильно, причем в Москве.
— И профсоюзов! Сперва по отраслям, потом общий.
— А что с армией? Солдаты воевать не желают.
— Запасные да, не желают, им и тут хорошо.
— Фронт хочешь-не хочешь, держать надо. Если немцы сомнут, революции гаплык.
— Значит, нужно как-то усиливать армию, — кивнул Красин. — Создавать ударные части, отряды Красной Гвардии, объяснять, пропагандировать. “Ушел с фронта — отдал немцу свой хлеб”,
Все верно, несущий каркас, как в строительстве.
— Почему?
— А ты на улицы посмотри. И Царское Село вспомни. Стоит открыть калитку, такое попрет — потом не расхлебаем. Так что пока никакой воли комитетам в строевых и боевых вопросах.
Делегаты Совета переглянулись и только собрались возразить, как от двери неожиданно раздалось с легким грассированием:
— Здравствуйте, товарищи!
Я повернулся на знакомый голос — Ленин! Ленин и Андронов! Но как?
— По льду, товарищи, по льду. Балтика встала, так мы через Аланды на санях и вот здесь! — радостно сообщил Старик, вешая в углу пальтишко и ушанку. — В Швеции остались за старших товарищи Гарденин и Коба. Там сейчас составляют списки на выезд, за месяц должны сюда всех переправить.
Ну и отлично, теперь я за Питер спокоен. И за пропаганду тоже.
— Что решили? — присел к столу Ильич.
— Да все как планировали. Союз Труда входит во все общественные структуры и не входит в государственные.
— То есть де-факто брать власть, де-юре от нее дистанцироваться. Замечательно, замечательно! — Ленин потер озябшие руки. — Выборы в Учредительное собрание когда намечаются?
— Будем продавливать на февраль, чтобы собрать как можно раньше, примерно в апреле.
Глава 2
Зима 1917
На первом этаже давно знакомого заводоуправления Нобеля было шумно, многолюдно и накурено до неразличимости лиц в трех метрах, несмотря на то, что курильщиков выгоняли на мороз.
— Следующий! Лесснеровцы! — выкрикнул сидевший за столом парень студенческого вида и поправил большую тетрадь перед собой.
К нему сквозь толпу двинулись двое рабочих средних лет с красными повязками, еще один высунулся в дверь на улицу и крикнул “Максим! Максим! Наша очередь!”. На него зашикали — из приоткрытой двери шарахнуло морозным воздухом, немного разогнавшим клубы дыма.
За спиной студента, занесшего перьевую ручку над записями, встал один из делегатов, которого я видел в особняке Кшесинской. Перед столом — дядьки-красноповязочники, кричавший и, видимо, тот самый Максим, куривший на улице.
— Завод Лесснера, вот список, — подал бумаги усатый дядька, — семьсот пятьдесят восемь человек.
Делегат принял бумагу, пробежал ее глазами и недоуменно спросил:
— Погодите, так вы что, котельный завод Лесснера? А где с механического, с “Нового Лесснера”?
— Курят они все, давайте пока нам.
— Черт с ними, выписывай.
Студент застрочил в книге, делегат размашисто расписался и протянул бланк усатому.
— Вон, в углу у делопроизводителя поставьте печать Петросовета и вперед, в арсенал. Телеги или автомобили есть? Двадцать шесть ящиков с винтовками и пятьдесят один с патронами.
— Есть, есть, — пробасил усатый. — Патронов только маловато, они же по шестьсот в ящике?
— По восемьсот, в пачках без обойм. Пока по пятьдесят на ствол, потом еще будет.
Лесснеровцы
— Сахарный завод Кенига! Кениговцы! Тоже курят? Тогда фабрика Гергарди!
— Тут порядок, пошли, глянем, как на руки выдают? — потащил меня вглубь Красин.
Там тоже все было налажено и революционный прогресс двигался в ритме танго. Во дворе стояла пара грузовых АМО, с которых снимали тяжелые ящики и подтаскивали в помещение. Так же сидели за столами студенты-гимназисты, к ним по одному, громыхая тяжелыми ботинками, подходили рабочие — люди, никогда не державшие в руках не то что “катеньку”, но даже и пятьдесят рублей. Студенты сверяли фамилию со списком, сзади из ящика подавали новенькую винтовку. Красногвардеец брал ее в руки, клацал затвором, его фамилию и номер винтовки вносили в разграфленную на клетки амбарную книгу и давали расписаться в получении.
Я улыбался, а Леонид с неожиданной досадой сказал:
— Надо было двести тысяч требовать.
— И куда бы ты их дел?
— Запас карман не тянет…
— Вот ты куркуль…
— Сам ты! Кто двести пулеметов и автомобилей захапал?
— Ну я.
— Вот! Ты жадный!
— Я не жадный, я хозяйственный.
Двести автомобилей очень помогли Петросовету развезти по районам полученные сто тысяч винтовок, а после установки на них пулеметов Красная Гвардия получала летучие отряды, готовые прибыть по вызову буквально через 10–15 минут.
Расщедрились военные и Временный комитет Государственной Думы неспроста. Для начала, на меня возжелали посмотреть послы. После смены власти, они старались познакомиться с наиболее влиятельными фигурами, в это число попал и я — судя по всему, у них был неплохо налажен сбор информации. Впрочем, ничего удивительного, и Морис Палеолог, и Джордж Бьюкенен коротко общались с думцами и масонскими кругами и были в курсе всех дел.
Палеолог вполне демократично посетил меня с утра в поезде Моссовета, не побрезговав подъехать на запасные пути. После двадцатиминутной беседы он убедился, что я не собираюсь агитировать за Германию и откланялся. С Бьюкененом встреча состоялась уже в Таврическом дворце — ни о каком визите ко мне сухощавый англичанин даже и не мог помыслить, а мне было некузяво принимать его приглашение на завтрак в посольстве. И тоже весь разговор крутился вокруг отношения к немцам, к продолжению войны, к возможности сепаратного мира. И после этого разговора у меня появилось чувство, что англичане знают о деньгах германского генштаба. Без деталей, но какие-то подозрения имеют, уж больно специфические вопросы задавал посол.
Но фильтр мистер Скаммо прошел, особенно послам понравилось мое заявление, что проливы России не нужны, вполне хватит участия в международном контроле. Так что дипломаты дали добро или что там у них, и мы втроем — Носарь, как председатель Петросовета, я как председатель Моссовета и Красин как куратор боевых групп — составили делегацию на переговорах об оружии.
Господа Родзянко и Львов и поначалу ходили вокруг да около, вещали о революционном долге, высших интересах России и никак не желали переходить к делу. Пришлось самым наглым образом надавить на них, пугая новым всплеском “революционной активности” — еще не все винные склады были разбиты и разграблены. Думцы вздрогнули, комендант гарнизона Энгельгардт, кооптированный во временный комитет, взглянул на нас с интересом.