Предсказание
Шрифт:
И теперь, до конца моих дней, мое ухо будет сплющенным, таким, как бывает у боксера, который много лет провел на ринге.
Нам не разрешили наблюдать за операцией с балкона над операционной. После завершения операции Лорри отвезли бы в одну из палат отделения интенсивной терапии, и мы с отцом расположились в комнате ожидания этого отделения.
Серой и мрачной. Меня это вполне устраивало. Не хотелось мне ни яркой раскраски стен, ни вызывающих прилив бодрости картин, ни удобных кресел.
Чему я бы порадовался, так это боли.
Бред какой-то, но я боялся, что Лорри умрет, если онемение рассудка, сердца или тела сокрушит меня, если я поддамся усталости. Я чувствовал, что лишь острая боль позволит мне привлечь внимание Господа, и Он наверняка услышит мои мольбы.
И при этом я не мог позволить себе слез, потому что слезы показали бы, что я ожидаю худшего. И таким признанием я приглашал бы смерть забрать то, что ей хотелось заполучить.
В ту ночь я составил себе множество суеверных правил, по их числу значительно превзошел людей, которые полагаются на эти правила в повседневной жизни, надеясь с их помощью отвести от себя удары судьбы.
Какое-то время мы находились в комнате ожидания с другими людьми, которые тоже тревожились за судьбу своих близких. Потом остались одни.
Лорри привезли в больницу в 8:12. В половине десятого доктор Уэйн Корнелл, хирург, который оперировал ее, прислал к нам медсестру.
Прежде всего она сказала, что доктор Корнелл — блестящий хирург, специализирующийся на операциях брюшной полости. И у него «потрясающая» команда.
Мне ее похвалы не требовались. Чтобы остаться в здравом уме, я уже убедил себя, что доктор Корнелл — гений, а руки у него чувствительнее и проворнее, чем руки величайших пианистов.
По словам сестры, состояние Лорри оставалось критическим, но операция шла успешно. Предстояла долгая ночь, по прикидкам доктора Корнелла, он мог закончить операцию где-то около часа ночи, не раньше, в Лорри попали две пули. И причинили много вреда.
На тот момент я не хотел знать подробностей. Не вынес бы их.
Медсестра ушла.
Поскольку мы с отцом остались вдвоем, маленькая комната ожидания вдруг превратилась в огромный ангар.
— Она выкарабкается, — сказал мне отец. — Будет как новенькая.
Я не мог усидеть на месте. Кружил по комнате, сжигая нервную энергию.
Произошло все в воскресенье, 22 декабря, не в один из пяти дней, записанных на оборотной стороне контрамарки в цирк. Но в полночь начинался третий из дней в списке дедушки Джозефа.
Что более худшее могло произойти после полуночи в сравнении с тем, что уже случилось этим вечером?
Я притворился, что не знаю ответа. Выдавил из головы и этот опасный вопрос.
Устав кружить по комнате, я остановился у одного из двух окон. Не знаю, сколько простоял рядом с ним. Старался всмотреться в находящееся за стеклом, но ничего не видел. Только черноту. Бездонную черноту.
Схватился за подоконник. У меня закружилась голова. Я почувствовал, будто вываливаюсь в окно, в темный водоворот.
— Джимми? — позвал меня отец.
Когда я не ответил, положил руку мне на плечо.
— Сынок.
Я повернулся к нему. Потом сделал то, чего не случалось со мной с детства: заплакал в объятьях отца.
Глава 50
Около полуночи приехала мама с большой жестянкой сладостей, привезла пирожки, пирожные, сдобное печенье.
За ней следовала бабушка Ровена в желтом комбинезоне. Несла два больших термоса с колумбийским кофе.
В больнице хватало автоматов, продающих закуски и кофе. Но даже в критической ситуации наша семья никогда не будет есть и пить то, что предлагают эти автоматы.
Энни, Люси и Энди остались в доме моих родителей под присмотром и зашитой фаланги соседей, которым мы могли доверять, как себе.
Мама также принесла мне смену одежды. Мои туфли, брюки и рубашку покрывали пятна засохшей крови.
— Дорогой, пойди в мужской туалет в конце коридора, умойся и переоденься, — сказала она мне. — Тебе сразу полегчает.
Мне казалось, что я предавал Лорри, покидая комнату ожидания, даже для того, чтобы умыться и переодеться. Не хотел идти.
Прежде чем выехать из дома, мама нашла свою любимую фотографию Лорри и вставила в маленькую рамку. Теперь сидела, положив фотографию на колени, и пристально смотрела на нее, словно это был талисман, гарантирующий полное выздоровление невестки.
Мой отец присел рядом с матерью, взял за руку, крепко сжал. Что-то прошептал ей. Она кивнула. Провела по фотографии одним пальцем, словно разглаживала Лорри волосы.
Бабушка Ровена осторожно разжала мою руку, взяла кулон, положила на одну ладонь, накрыла другой, согревая, прошептала: «Иди, Джимми. Нельзя же в таком виде предстать перед Лорри».
Я решил, что с Лорри действительно ничего не случится из-за того, что я на несколько минут покину комнату ожидания. Потому что вахту продолжали нести дорогие мне люди.
В мужском туалете я поначалу не мог заставить себя помыть руки, из страха, что смою Лорри вместе с ее кровью.
Собственной смерти мы боимся не так сильно, как смерти наших близких. Чтобы не понести такую утрату, чего только не придумываем.
После моего возвращения в комнату ожидания мы поели сладкого и выпили кофе с такой торжественностью, будто принимали причастие.
В половине первого пришла медсестра, чтобы сказать: на операцию доктору Корнеллу требуется больше времени, чем он поначалу предполагал. И теперь он рассчитывал поговорить с нами только в половине второго.