Предсказание
Шрифт:
— Итак, до завтра! — в свою очередь, выйдя из укрытия и перешагнув через балюстр, произнес принц, оставшийся, как и накануне, в полном неведении относительно имени соперника. — До завтра, до послезавтра, в любой другой день, но, клянусь душой родного отца, я доберусь до истины!
И он тоже покинул зал Метаморфоз, прошел по коридору в сторону, противоположную той, куда удалились мадемуазель де Сент-Андре и Лану, пересек двор и оказался у выхода на улицу, причем никто в суматохе, произведенной в Лувре двумя уже известными нам происшествиями, не подумал задать ему вопрос, ни откуда он
X. ДВОЕ ШОТЛАНДЦЕВ
Роберт Стюарт, которого мадемуазель де Сент-Андре увидела из окна зала Метаморфоз, тот самый, кому быстро и как по волшебству удалось скрыться в темноту; Роберт Стюарт, кого девушка в своей злобе приняла за принца де Конде, тот самый, кто бросил второй камешек и с его помощью отправил королю второе письмо, — как мы уже сказали, обратился в бегство и исчез.
До Шатле он двигался быстрым шагом; но, добравшись туда, он решил, что оторвался от возможных преследователей, и, если не считать встречи на мостах с двумя-тремя разбойниками, у которых при виде обнаженной шпаги зачесались пятки и которых торчащий из-за пояса пистолет заставил держаться на почтительном расстоянии, он вполне благополучно вернулся к своему соотечественнику и другу Патрику.
Войдя в его комнату, он сразу же лег спать с полным спокойствием, которым обязан был своему самообладанию; однако сколь бы могучим это самообладание ни было, оно так и не сумело погрузить его в глубокий сон, так что часа три или четыре он вертелся в своей постели, точнее, в постели своего соотечественника, но так и не обрел долгожданного отдыха после трех напряженных ночей.
И лишь на рассвете бодрствующий дух, сраженный усталостью, как бы покинул тело, позволив Сну на короткое время занять свое место. И тут тело до такой степени отдалось во власть Сна, родного брата Смерти, что, погрузившись в глубочайшую летаргию, оно в глазах всех выглядело бы трупом, совершенно лишенным признаков жизни.
Накануне вплоть до самого вечера Роберт Стюарт, верный данному им слову, ожидал своего друга Патрика; но лучник, вызванный в Лувр капитаном, получившим приказ не выпускать ни единого человека из дворца (причина этого распоряжения нам уже известна), так и не сумел воспользоваться одеждой друга.
В семь часов вечера, не имея от Патрика никаких известий, Роберт Стюарт направился к Лувру и там узнал об этих строгих распоряжениях и о причинах, их породивших.
Затем он стал бродить по улицам Парижа, где в ста разнообразнейших вариантах, кроме истинного, услышал историю убийства президента Минара, кого эта смерть прославила так, как не смог бы прославить ни один из его поступков при жизни.
Роберт Стюарт, сжалившись над неведением одних и идя навстречу любопытству других, стал, в свою очередь, прикрываясь вставляемой в нужных местах ссылкой на источник — «говорят», рассказывать об этой смерти, приводя все правдивые подробности и обрисовывая реальные обстоятельства, при каких это произошло; но, само собой разумеется, слушатели не желали верить ни единому его слову.
Как нам представляется, единственной причиной столь недоверчивого отношения к этому рассказу было то, что он представлял собой чистую правду.
Кроме того, Роберту удалось узнать, что парламент после вынесения обвинительного приговора советнику Дюбуру принял самые срочные и строгие меры, и, как все утверждали, казнь должна была состояться на Гревской площади в течение ближайших сорока восьми часов.
Таким образом, Роберт Стюарт, не представляя себе иного способа сломить упрямство судей, решил вновь направить послание королю, но написанное уже в более откровенной форме.
Тем временем друг его Патрик, освободившись с дежурства, покинул Лувр, поторопился домой и, поднявшись по лестнице, ворвался в собственную комнату, воскликнув при этом:
— Пожар!
Он посчитал это единственным средством разбудить Роберта Стюарта, когда увидел, что шум захлопнутой двери, грохот передвигаемых стульев и стола недостаточны, чтобы прервать столь глубокий сон.
Сам крик Патрика, а не смысл его, разбудил наконец Роберта; роль сыграл шум, а не устрашающий возглас. Первая пришедшая ему в голову мысль заключалась в том, что это явились его арестовать, и он потянулся за шпагой, спрятанной между стеной и постелью, и даже наполовину вытянул ее из ножен.
— О-ля-ля! — смеясь, воскликнул Патрик. — Похоже, тебе снятся ратные сны, мой дорогой Стюарт, успокоимся и проснемся, ведь уже пора.
— А, так это ты! — произнес Роберт.
— Само собой разумеется, это я. Значит, судя по сегодняшнему утру, если я в другой раз предоставлю тебе комнату, ты захочешь меня убить, как только я приду!
— Не сердись, я крепко спал.
— Это я вижу, и как раз это меня больше всего удивляет: неужели ты спал?
Патрик подошел к окну и раздвинул шторы.
— Подойди, — позвал он, — и посмотри. Яркий дневной свет залил комнату.
— Который сейчас час? — спросил Стюарт.
— Десять часов пробило во всех церквах Парижа, причем довольно громко, — произнес лучник.
— Вчера я прождал тебя целый день и, можно сказать, почти всю ночь. Патрик пожал плечами:
— Что поделаешь, солдат — это всего лишь солдат, даже если он шотландский лучник. Нас целый день и всю ночь продержали в Лувре, но сегодня, как видишь, я свободен.
— Иными словами, ты хочешь предложить мне покинуть твою комнату?
— Нет, я хочу попросить у тебя одежду.
— Ах, да, я просто позабыл про госпожу советницу.
— К счастью, она про меня не забыла, и вот тебе доказательство — этот паштет из дичи: я поставил его на стол и мы сейчас с аппетитом примемся за него. Ну как, твой соперник явился? Что касается моего, то он уже два часа на своем посту — подарок судьбы!
— И значит, ты отправишься в моей одежде…
— Вот именно; ты же понимаешь, что моя советница не станет вдруг карабкаться ко мне на пятый этаж. Этот паштет сыграл роль посыльного; он нес с собой письмо, предупредившее, что меня будут ждать после полудня, так как в этот час советник на всех парусах отправится в парламент, пробудет там до четырех часов, после чего вернется в супружескую гавань. В пять минут пополудни я уже буду у нее и докажу свою преданность тем, что, если, конечно, ты не изменил нашей дружбе, появлюсь в костюме, который ничем ее не скомпрометирует.