Представление должно продолжаться
Шрифт:
– Тепель Люшика!
Тогда Люша начинала мотать нить в свою сторону, а малыш смотрел на крутящийся и подпрыгивающий у него в ладошках клубок и весело смеялся.
– Тамара так с ним играет, – объяснила Люша вошедшей в комнату Юлии. – Идиотизм, конечно, я уж ему предлагала чего поинтересней – в барабан постучать, в дымоход залезть или на стенах углем порисовать, но он нипочем не соглашается…
– Любовь Николаевна, вас Александр Васильевич отыскал? – спросила княгиня.
– Нет покуда. Да и как ему догадаться, что я – тут?
– Действительно… – Юлия замялась, воспитание
– Вы хотели бы знать: а что, собственно, я тут делаю? – угадала Люша.
– Нет, нет, – Юлия отрицающе повела рукой. – Я очень признательна вам, что вы занимаете Германа в отсутствие всех… И, раз уж так вышло, Люба, я хотела бы поговорить с вами о другом. Александр хочет, чтобы мы с Германом как можно скорее уехали из Синих Ключей, он считает, что после случившегося в Торбеевке тут оставаться опасно.
– У Алекса, как у нас на Хитровке воры говорили, очко заиграло, – Люша пожала плечами. – Если давний пожар в Синих Ключах вспомнить, я бы тому удивляться не стала.
– Люба, я помню, что вы в том давнем пожаре пострадали куда значительнее Алекса, однако теперь, как кажется, вовсе не склонны из страха разгонять своих гостей…
– Каждому своя сила в главной жиле дана, – философски заметила Люша. – Кому больше, кому меньше. Так вы, Юлия Борисовна, поступайте как сами знаете – уезжать вам теперь или нет, то не мне решать. Может у вас с Алексом какое непонимание образовалось, может, вас князь Сережа к себе зовет. А только я вам вот что скажу: Германика сейчас с места трогать никак нельзя – под зиму, по нынешним дорогам, да с выбитыми в поездах стеклами, да везде обыски-проверки, да еще на него все пальцем тычут – вы его живым-здоровым даже до Москвы не довезете. А еще он, вы же знаете, только овощи свежие ест, да молочное все, а другое у него желудок не принимает. В столицах же сейчас, говорят, с продуктами плохо совсем…
– То есть, вы не против, чтобы я уехала, оставив вам на неопределенное время на попечение своего больного сына? – уточнила Юлия. – Когда все кругом само более чем неопределенно и неизвестно, когда и как я смогу вернуться за ним?
– Тепель Люшика! – Герман сложил ковшиком ладони и засмеялся в ожидании знакомого щекотного ощущения.
– Да, все правильно, – кивнула Люша, наматывая нить на клубок. – Только Тамару уж тогда тоже у нас оставьте. Он к ней привык, и она может с ним вот в эти дурацкие игры играть, от которых я сатанею…
– Я даже не знаю, что сказать…
– Ничего не говорите. Я ведь и так, по факту, узнаю, что вы решили.
– Скажите: где Тамара? Дети? Куда вообще все ушли?
– Опарышей собирать.
– Но зачем?!!
– У Катиш ожоги гниют. Ветеринар сказал: общее заражение и каюк. Теперь все годится. Аркадий Андреевич мне рассказывал когда-то: еще в наполеоновском войске был врач, который так лечил, в том числе и ожоги – промыть опарышей и навалить их на раны, они все отмершие ткани сожрут и рану очистят. Но их очень много надо…
– Боже мой! Мне бы никогда не пришло в голову…
– Вам и не надо. А я хочу, чтоб Катиш выжила. А то уж совсем никого впереди не осталось…
– Простите, Люба…
– У вас отец и мать живы, вам не понять… Ладно, Юлия, держите теперь этот чертов клубок! А я пойду червяков посчитаю…
Неуверенно оглядевшись, Юлия боком присела на скамейку, вовсе, кажется, непригодную для сидения. В комнате было тесновато из-за шкафчиков, тумбочек, подушек, каких-то ящиков, из которых выглядывали уши и лапы плюшевых зверей. Она ни за что не согласилась бы представить детскую своего ребенка именно такой. Но следовало признаться: теперь ей уже и трудно было представить Германика каком-то ином месте.
Укутав плечи теплым платком, Михаил Александрович Муранов раскладывал по столу в кабинете немецкие гравюры семнадцатого века, привезенные в усадьбу кем-то из прежних хозяев. Кабинет был неважно протоплен, и платок не спасал от холода – зато спасал горячий чай с наливкой, который профессор пил маленькими глотками, увлеченно разглядывая сказочные готические улочки, фасады, расчерченные фахверком, и поджарых псов, позирующих на фоне винограда и битой дичи. Впрочем, явление нынешней хозяйки усадьбы очевидно показалось ему не менее занятным.
– Михаил Александрович, у меня к вам серьезный разговор, – Люша смотрела, насупясь из-под черных бровей, и беспокойно притоптывала ножкой в крошечной туфельке.
«Злая Золушка, – подумал профессор Муранов. – Не дождалась своего принца (то есть принцы-то были, но все какие-то фальшивые попадались), озлела, задвинула мачеху и сестер подальше и взяла все в свои руки…»
– Помилуйте, Любочка, до сей минуты я и помыслить не мог, что вы способны меня серьезно воспринять…
– Ну, когда вокруг такое вершится, я должна же теперь все, что можно, попробовать, – пожала плечами Люша. – Вы – не хуже всего прочего. Смотрите, как оно выходит: старые власти все куда-то сгинули вместе с царем, временные тоже не удержались, а нынче как будто и вообще ничего нет…
– Междувластие, – кивнул головой Муранов. – Во все времена – источник смуты и жестокости.
– Точно! – воскликнула Люша. – Но ведь оно кончится когда-то?
– Несомненно. Я не могу сейчас сказать, когда и какая именно установится власть, но она непременно возникнет на развалинах предыдущей формации и постепенно укрепится и закостенеет, чтобы когда-нибудь, в свою очередь, истончить ткань своего бытия и бессильно пасть в соответствии с историческими законами…
– Погодите, погодите, может, это уж будет, когда наши кости мхом прорастут, и какое мне дело до того, кто и когда будет рушить ту власть, которая еще и не установилась толком!..
– Удивительно, – усмехнулся профессор. – А большинство моих знакомых сейчас только об этом и думают: когда рухнет власть большевиков? Многие давали им три недели, но эти уже просчитались. Теперь дают три месяца. В Петрограде ждут немцев…
– Ой, Михаил Александрович, да погодите же вы, ради бога! Мне сейчас надо понять. Стало быть, смутное время, а потом что-то новое станет. И надо как-то вот это время пережить, чтобы, пока всем и на все свобода дана, нас не спалили и не зарезали, не снасильничали и голышом по дороге не пустили…