Преемник
Шрифт:
А потом поведала, что напав на остров, который по духу принадлежит ему, а по земле другому народу – проиграет.
Два года шли переговоры с советской властью за северную часть Сахалина, и 15 мая 1925 года Япония вывела войска с Северного Сахалина.
Лисэйль рассказала, что ждет его самая большая любовь и придет она к нему с цветами камелии. Хирохито женился в январе, за окном цвели камелии.
В 1926 году Хирохито вывез Лисэйль из Де-Панне и привез в Токио. Поселил при дворе и устроил ей безбедную красивую жизнь. Девушка стала личным советником будущего императора, и только он мог обращаться к ней с вопросами. Сева называл свою бельгийскую советницу Аматэрасу в человеческом обличии, что означало богиня солнца, которой поклонялась его семья. В 1926 году, как и предсказывала Лисэйль Хирохито унаследовал
И жизнь была налажена и устроена, пока не грянула вторая мировая война. Император с особой яростью бросился в пекло и развязав войну между азиатскими странами стал готовить бойцов к тому, что Япония будет нападать на Америку. Но что-то его остановило.
– Вижу горе. Будет много крови и народ не простит эту кровь. – Предсказала Лисэйль.
Как пишут официальные источники, в этот день Хирохито сказал кабинету министров, что в руки ему попалось стихотворение, которое написал его дед, и он все понял. Он понял, что проблемы надо решать мирным путем. Но было уже поздно. Это сказал не его отец, так решила Лисэйль, но удар по Пёрл-Харбору развязал войну. Первые полгода японские войска побеждали во всех битвах. Хирохито стал сомневаться в словах своего советникаи на полгода он забыл о ней увлеченный битвами. А она все полгода пролежала с тяжелой болезнью, не выходя из дома.
– Мне плохо, – говорила она, – разреши мне покинуть страну.
Но император запретил выпускать ее за границы двора и обещал лично отрезать голову тому, кто посмеет ослушаться. Вторая мировая война подходила к концу, поражение за поражением терпел Хирохито, а Лисэйль требовала, чтобы император сдался. Союзница-Германия пала 9 мая, а Советский Союз отказывался продлевать срок о нейтралитете и случилась вторая волна. Император решил биться до последнего.
После атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки Хирохито решает спрятать семью и отправляет в Хоккайдо свою жену принцессу Нагако, шестерых детей, часть прислуги и Лисэйль. Лисэйль сбегает из убежища и на лодке с рыбаками добирается до Вэна, зная точно, что там безопаснее, чем на японской земле. Так она надеется переждать окончание войны. Хирохито узнает о побеге, и, не боясь смерти от рук советского народа, приезжает на Вэн, чтобы убить предателя. Очевидцы, которые после продолжали жить на островах рассказывали, что он отрезал женщине голову, схватил за рыжую копну и подняв ее на вытянутой руке к небу, стал кричать – «Majo», что означает – «ведьма».
Было ли так или по-другому никто уже доподлинно сказать не может, но с того дня японцы прокляли архипелаг и больше не требовали вернуть Вэнские острова. У них считают, что Курилы – это место силы, а Вэнский архипелаг – рана на теле земли, которая никогда не заживет.
Когда я узнал эту историю, то тут же написал рассказ и принес в «Фактуру» с названием «Император, который верил». Зискин поднес бумагу с моим текстом к сигарете в зубах и с улыбкой поджег.
– Никто и никогда не будет об этом писать! – спокойно сказал он. – Это боль японского народа. Ты сделаешь больно почетным гражданам этих островов. Эти острова принадлежат им.
Камал с отвращением относился к тем, кто смел плохо или никак говорить про острова. Про острова можно только хорошо. Иногда мне казалось, единственное, что позволяет его крови приливать в сердце – это нахождение на островах. Уехал- умер. Этакий бессмертный островитянин. Всех неверных считал моллюсками спизулами. Мол, уехал – предал. Позднее я узнал, что существует целая книга про эту мистическую легенду автор Игнат Алферов.
Самое долгое, что было в любом пути – это пришвартовать катер к берегу, даже тридацть километров от Вэна и Куру казались мгновением в сравнении с тем, что происходило при парковке у берега. Острова находились друг от друга на примерно одинаковых расстояниях в тридцать километров. На Куру все ездили за едой. Фрукты и овощи прибывшие с материка на Сахалин, после, направлялись на Курилы и Куру. Именно по причине долгих поставок и бесконечных перевозок стоили фрукты и овощи безумно дорого. Дорого даже в понимании местных жителей, зарплаты которых вдвое превышали зарплаты жителей с материка. Долго я не мог к этому привыкнуть, и пытаясь экономить на всем, отказывал себе в витаминах, в мясе, в злаках. Я закупался сухой лапшой и пробовал так жить неделями. Через два месяца такого рациона, месяц из которого я провел на обезболивающих, понял, что пока я экономлю на еде, на мне экономит мое здоровье. Заработал хронический гастрит. С тех пор на еду денег не жалел.
На островах я расстался со своим иммунитетом. Здоровье болталось, где-то между ОРВИ, ОРЗ и очередными неизученными вирусами. Порой, опускаясь на самое дно бездны меланхолии, внутри себя я садился в самый темный уголок и задавал в никуда вопрос – «А дальше только смерть?». Но потом организм брал последние запасы здоровья, где-то в осадке всех жидкостей во мне, и выводил за руку из бездны. В последний раз, когда я уже не верил в воскрешение – в меня поверила магия. Это сейчас я скажу, что, скорее всего в меня поверил страх еще раз посетить эту квартиру, но тогда казалось, что мистика не бред собачий.
Звали ее Тамарушка, а она звала себя шаманкой. Жила женщина на севере Куру, ближе к лодочной станции путь с которой вел в Корсаков. Теть Маша сказала, что лучше врача не сыскать на всем белом свете. На краю света точно. Конечно, она была вовсе не врачом, а знахаркой и ее методы лечения больше забавляли, чем интриговали, но жить без иммунитета я уже не мог и понимал, что использовать надо все методы, чтобы как-то существовать на этих островах.
Тамарушка встретила меня на пороге своей двушки в новостройке на третьем этаже. В стареньком, но чистом халате с узорами в синий цветочек, с убранными назад до единой волосинки гладкими черными волосами. Ни единого седого волоса на голове ее не было. Сначала она угостила травяным чаем, рассказала свою историю – что выросла на Сахалине, в городе Оха, что предки ее были айны. Айны – древнейшие поселенцы японских островов. Рассказала, что айнов уже не существует, вымерли. Что осталась она одна такая и еще двое в Охе доживают. Остальные полукровки. На самом деле Тамарушку звали Чувка-унтара. Но в советское время из-за родственных связей с айнами – ссылали в ГУЛАГ, поэтому своё айнское она давно сменила на русское и смирилась с тем, что вернутся в Японию к родному народу, ей уже не удастся.
После чаепития завела в комнату со всех сторон заставленную иконами и статуэтками духов и богов. Иконы были православные, католические, буддистские, лежали четки карты, свечи, игральные кости. Казалось, что верит Чувка-унтара во всех богов одновременно.
– Веришь в кого?
Спросила она резко, я даже не успел среагировать.
– Я? Верю?
– Бог какой в сердце?
– Нет бога в сердце, но крестили в православной.
– От этого все болезни, что не веришь.
Она внимательно посмотрела на меня с ног до головы. Достала икону Божьей матери и снова спросила, – знаешь кто это?
– Святая дева Мария, матерь Божья.
– Тогда она будет.
Дала икону в руки и заставила просить у нее здоровье всеми словами, которые приходят на ум, взамен молитвы. Молитв я не знал.
– В глаза смотри! – Дала команду и начала что-то быстро нашептывать.
А дальше шепот переходил в голос, потом на повышенные тона, а потом вовсе на крик. Она пела. Толи на чукотском, толи на языке морских котиков. Становилось жутко. Хотелось жмуриться, но глаза отводить по велению Тамарушки нельзя было.
Процедура очищения казалась невыносимо долгой, но на самом деле проходила она не больше 10 минут. И мало того, что все это было затянуто, процедура очищения была еще невыносимо неприятной. Во-первых, передо мной стояла женщина в почтенном возрасте, в халате, который все время раскрывался на груди, и ей приходилось его одергивать. Ее раскосые глаза смотрели в меня, а я смотрел на ее редкую седую бороду. Она пела и била в бубен, маленький, ручной. Успокаивало то, что била в инструмент она не громче, чем пела. В ушах эхом трижды по три отдавалось: БУХ-бух-бух, БУХ – бух-бух, БУХ-бух – бух. Чёртов бубен предков до сих пор барабанит в ушах. Во-вторых, в комнате воняло страшно – толи сухой полынью, толи отсыревшим сеном. На третьей минуте волшебства закружилась голова, на пятой затошнило, что казалось, вот-вот и я оставлю часть своего иммунитета на ее ковре, но Тамарушка, как будто знала, что все свое я унесу с собой. На седьмой минуте перед глазами поплыло. Всё тело завибрировало от голоса, как от легкого землетрясения. В финале своего номера она отпоила меня простой водой в которой затушила горящую траву и велела три дня спать.