Прекрасная славянка

На пиру княжьего сотника собралась вся военная знать Ярого городища. Бряцали мечи, кубки, ржали кони, беспрестанно раздавался хохот, играла веселящая громкая музыка, в полной суматохе сновали ярко наряженные женщины.

Праздновали удачное полюдье — сбор дани. Охапки меха, собранного с каждого дома покоренных деревень, валялись на возах блестящими кучами. Это были настоящие сокровища. Шкурками можно

было расплатиться на любых торгах. Рабы, сгрудившиеся около повозок с мехами, старались не привлекать к себе внимание, чтобы не попасть под руку разгоряченным и опьяненным возвращением домой воинам. Челядь, которой Русь тоже много торговала, высоко ценивалась, особенно молодые и красивые рабыни. Чем моложе и красивее девушка, тем больше шкурок была ей цена.

Дружинники, ликуя по поводу возвращения домой, с радостью садились за обильные столы с дичью, медом и пьянящим варевом. Наскоро оговаривались сроки подготовки судов для отправки в Царьград на продажу собранной дани, женам приказывалось разобрать личную поклажу, слуги уводили коней, и гвалт стоял невыносимый.

В основном рабы выглядели усталыми и равнодушными, глаза их лишь тогда загорались, когда ветер доносил ароматные запахи от уставленных кушаньями столов.

— Мишек, не надо! — уговаривала немолодая заплаканная женщина своего сына. — Если кто-нибудь заметит, то отберут тебя у мамы. Не делай этого!

Ребенок, не обращая внимания на мать, тянулся к валяющимся рядом с возом раздавленным яблокам. Видимо, муки голода стали для него невыносимыми.

Девушка, сидевшая у самых колес повозки и не проявляющая до этого никакого интереса к окружающему, выдернула руку из ослабшего узла пут из пеньковой веревки и, протянув ее к яблокам, собрала для малыша сочные, перепачканные землей куски.

Тут же прямо над ней запела бечева хлыста. Со звонким щелчком хлыст ударил в то место, где мгновение назад была рука молодой рабыни, взвился снова со звуком, похожим на вздох, но опуститься не успел.

— Остановись, Гнешка! — произнесла жена сотника, не повысив привыкшего повелевать голоса, но так, что слуга беспрекословно повиновался. — Не видишь, девочка голодна.

Молодая чумазая рабыня с удивлением подняла живые, горящие глаза на женщину, очень ее заинтересовавшую. Открытое умное лицо, высокий лоб, властные губы, шикарная одежда из тонкой ткани и меха, длиннющие рукава которой свисали до самой земли. Такой хозяйке невозможно было прекословить. Во всяком случае, с трудом нашелся такой, который сумел бы сделать это.

Заметив, как ребенок с удовольствием чмокает, грызя яблоко, женщина, изогнув бровь, добавила:

— Девочка добывала пропитание не для себя. Эти люди давно не ели, прикажи накормить рабов.

Подождав, пока Гнешка отправит своих помощников с необходимыми поручениями, она распорядилась, чтобы рабов разместили на ночлег.

— Все равно до завтра никто не будет делить добычу.

Пока маленькая рабыня размышляла о том, хороша ли такая отсрочка и можно ли будет в эту ночь бежать, за спиной у женщины возник сам сотник Сивой, прозванный Сильным.

Это был бородатый, высокий, молодой, как и все воины, мужчина, успевший отличиться перед князем и доблестью, и отвагой, и честью. Лицо, покрытое загаром, казалось грубым из-за шрамов, глаза искрились серым холодом, как тающий лед.

Казалось, что даже общий гвалт утих, а рядом с ним властная женщина, его жена, стала будто бы меньше ростом. Сотник на этой земле почти что князь, он здесь и суд, и власть, и всему хозяин. Сивой кинул на жену тяжелый взгляд, хмыкнул в задумчивости, перевел глаза на толпу рабов и коротко сказал, указывая на притихшую девушку:

— Подготовь мне эту.

Женщина напряглась, но, ничем не выдавая своего состояния, проговорила:

— Сивой Сильный, она же совсем ребенок!

— Я выбираю ее, — повторил сотник голосом, не терпящим возражений.

— Хорошо, Сивой.

По тому, как она поджала губы, девочка поняла, что выбор мужа женщине не понравился. Ей, рабыне, и вовсе выбирать не приходилось, поэтому она молча поднялась, повинуясь жесту женщины, и стояла, дожидаясь, пока Гнешка освободит ее от пут.

— Как тебя зовут? — обратилась к ней женщина.

И девушка ответила ей так, как отвечала всем, хотя жена сотника нравилась ей во много раз более остальных.

— В землях, откуда я родом, врагу не называют своего имени, дабы он не обрел над тобою власть.

Женщина рассмеялась. Эта рабыня забавляла, несмотря на то, что глянулась ее мужу. И видела она в ней много общего с собой.

— Разве не властвую я над тобою сейчас, как и муж мой? Он взял тебя как дань. Родной отец откупился тобою от непосильной обузы подношений князю. Обычаи твоей родины не имеют значения здесь.

— Мой отец был мудр и желал мне всех благ. Он верил, что сила и мудрость предков не дадут мне пропасть на чужбине. После шести лет рабства я смогу вернуться домой.

— Все сначала верят в это, — с горькой грустью сказала женщина и отвернулась, затем снова обратилась к девушке:

— Я назову тебя Любавой, — сказала она так, чтобы слышал собравшийся уходить сотник. — Наш владыка выбрал тебя.

Слова женщины были холодными и пустыми. Любава почувствовала это всем своим телом, как почувствовала и то, что радости ей этот выбор не сулит.

«Что сейчас будет? Насилие? В жертву принесут? Ну не будут же замуж ее выдавать, в самом деле! Тогда к чему эти церемонии?»

Тем временем сотник вернулся к дружине, женщина двинулась в сторону высокого своего терема, а девушка, обретшая новое имя, поплелась следом под сверлящими взглядами соплеменников.

В тереме ее встретила толстая рабыня с узкими глазами. Она сразу же обшарила новенькую взглядом и неприязненно буркнула.

— Пойдем в баню, кляча тощая. Будем тебя для хозяина до ума доводить. Как звать-то тебя?