Прекрасная толстушка. Книга 2
Шрифт:
Когда я вошла в его довольно просторный кабинет с длинным столом для совещаний, устеленным зеленым сукном, он сидел, погрузившись в какие-то бумаги. Он кивнул мне, буркнул: «Садись» и снова углубился в изучение бумаг.
Я села с края стола для совещаний, метрах в пяти от секретаря.
Минуты через две он поднял голову от бумаг и сделал удивленное лицо, точно не видел, куда я сажусь.
— Ты что там приютилась, как казанская сирота? Давай сюда. — Он энергично махнул рукой.
Я передвинулась поближе, к самому его столу.
Выждав, пока я рассмотрю фото и узнаю его в объятиях национального героя, секретарь сурово, по-товарищески сдвинул брови и сказал:
— Нехорошо!
Он так долго и укоризненно молчал после этих слов, что я начала поеживаться от неловкости и стыда неизвестно за что…
Чтобы окончательно сровнять меня с землей, секретарь через целую вечность добавил:
— Не по-комсомольски, — сокрушенно покачал головой он. — Я знаю, что у тебя были большие сложности в личной жизни, но вот как раз в эти моменты и нужно приходить к своим товарищам. Неужели мы бы не поняли? Не поддержали бы в трудную минуту?
Он вопросительно смотрел на меня, и я печально кивнула ему в ответ. Выяснять, что он знает о моей личной жизни и в какую именно минуту он мог бы меня поддержать, я не стала.
— А уж заплатить членские взносы можно в любом со стоянии, я думаю… — вдруг обиделся он. — Это вообще твой долг… Люди, прикованные к постели, умудряются платить. Ты что, была прикована к постели?
— Совсем наоборот… — брякнула я.
— Что «наоборот»? — сдвинул брови секретарь.
— Я была здорова.
— Вот то-то и оно — с упреком сказал он. — Могла бы выбрать минутку… Тебе до двадцати семи лет осталось почти полгода полноценной комсомольской жизни, а ты на грани автоматического выбытия по неуплате членских взносов… Вот от нас требуется дать тебе характеристику… — Он помахал тоненькой папочкой, на которой я разглядела свою фамилию. — Да, ты прекрасно закончила институт, выполняла ответственные поручения… Даже с Ивом Монтаном ра ботала… Во время фестиваля проявила себя с лучшей стороны… Это все хорошо! Но как я могу не отразить этого печального факта? Раньше за такие дела комсомольский билет на стол клали!
— А вы не отражайте — и все, — робко предложила я.
— Во-первых, не вы, а ты. Ты же еще в комсомоле! А во-вторых, почему я должен брать на себя такую ответственность? Случись что с тобой, мне это неотражение так припомнят…
— Тогда отражайте, — обреченно вздохнула
— И как же будет выглядеть наша организация? Выходит, что мы даем положительную характеристику злостному неплательщику?
— Тогда вы не давайте положительную характеристику, — смиренно предложила я.
— Как же я могу не дать, когда с меня ее требуют, — снова обиделся секретарь.
— Вы дайте неположительную.
— Неположительных мы не даем.
— А как же вы поступаете, когда не можете рекомендовать человека?
— Мы не даем ему положительной характеристики.
— А кто от вас требует характеристики на меня? — догадалась спросить я.
Секретарь многозначительно поднял указательный палец вверх.
Положительную характеристику он мне все-таки дал.
Не знаю уж, как он там выкручивался. Я ее не видела. Она пошла сразу наверх, туда, куда он указывал почтительно пальцем.
В приемной того самого начальника, к которому меня направил Николай Николаевич, я сидела минут сорок. «Hy вот, ты этого сама хотела, — грустно размышляла я, разглядывая картинки в журнале „Смена“. — Другой общественной жизни, наверное, не бывает…»
Сорокалетняя секретарша с черненными карандашом тонкими бровями и пергидрольными волосами, начесанными в высоченную «бабетту», поглядывала на меня с любопытством, словно давно обо мне все знала, а увидела впервые.
Наконец из его кабинета выскочили два распаренных и взъерошенных комсомольца и по селектору раздался раздраженно-усталый голос:
— Ольга Дмитриевна, зайдите.
Секретарша зашла к нему и плотно притворила за собой дверь. Ее не было минут пять.
— Прошу вас, — сказала она, вернувшись. — У вас есть пять минут.
Его огромный кабинет был обшит дубом. Старинный массивный письменный стол, украшенный малахитовым письменным прибором, был пуст. На нем, кроме перекидного календаря на малахитовой же подставке, не было ни од ной бумажки. За столом никого не было. Хозяин кабинета стоял в стороне у окна, засунув руки в карманы брюк, и внимательно глядел вниз на улицу.
Не решаясь его окликнуть, я тихонько кашлянула. Он вздрогнул и резко оглянулся.
— Да, да, — сказал он, шагнув мне навстречу, — здравствуй, Мария. Мне звонили… Садись.
Он обошел вокруг меня и пододвинул мне тяжелый дубовый стул. Потом сам устало рухнул в свое рабочее кресло, вынул из малахитовой карандашницы толстый красный, остро отточенный карандаш и начал медленно крутить его в пальцах.
— В твоих профессиональных качествах никто не сомневается, — весомо сказал он, пристукивая тупым концом карандаша по зеленому сукну стола, — но этого мало. Нужна самоотверженность! Готовность отдать себя всю! Мы тут находимся на самом переднем крае идеологического фронта. Мы — интернациональные борцы за светлое коммунистическое будущее всего человечества! Надеюсь, ты это понимаешь?