Прекрасность жизни
Шрифт:
– Странные слова!
– восклицает Герасим, высокий тощий мужик с рыжей курчавой головой и лицом, поросшим волосами. Мужики начинают пыхтеть, отдуваться, пытаясь уместить что-то на острие кола, воткнутого в ил другим своим острием. Сантиметрах в пяти от Герасима по горло в воде стоит Александр Иванович Любимов, молодой горбатый мужик с треугольным лицом, в треуголке и синих китайских джинсах. Оба начинают сипеть от холода, потому что так надо.
– Да что ты всей рукой тычешь?
– кричит горбатый Любимов, дрожа как в лихорадке.
– Голова ты садовая!
– сердится
– Умещай!
– дразнит его Александр Иванович.- Командёр какой нашелся, резать мой бритый столб! Шел бы да сам умещал, рыжая курчавая скотина! Чего стоишь!
– Лезь куда надо, раз приказано!
– Там глыбоко,- пугается Любимов.- Нешто при моей низкой комплекции можно под берегом стоять?
И тут же, потеряв равновесие,- бултых в воду! Словно испуганные, бегут от берега волнистые круги, и на месте падения вскакивают пузыри. Любимов выплывает и, фыркая, хватается за ветки.
– Утонешь еще, черт, отвечать за тебя придется!..- хрипит Герасим.Вылазь, ну тя к лешему! Я сам справлюсь с порученным заданием!
Начинается ругань. А солнце печет и печет, как в Южно-Африканской Республике. Тени становятся короче воробьиного хобота и уходят в самих себя, как сексуальные предметы. Комары и слепни спрятались в высокой медвяной траве и спят, как идиоты, не чуя, что творится вокруг. Уж скоро бы пора идти обедать в четвертую столовую барина Мышкина, а два подлеца все еще барахтаются под ивняком. Хриплый бас и озябший тенор нахально нарушают прекрасность летнего дня.
– Умещай, умещай! Постой, я попробую! Да куда суешься-то с кулачищем! Ты пальцем, а не кулаком, рыло! Заходи сбоку! Слева заходи, слева, а то справа колдобина! Угодишь к лешему на ужин! Давай умещай, милый!
Слышен отвратительный вой мотора, работающего на солярке, и лязг железных гусениц. На отлогом берегу появляется бронетранспортер, ведомый Ефимом, дряхлым стариком с одним глазом, покривившимся ртом, сизым носом и громадными тараканьими усами зеленого цвета.
– Кого это вы, братцы?
– басом спрашивает он, закуривая австрийскую сигарету "Майдл сорт".
– Пространство! Расползается, курва, как раки расползаются в темноте,кратко поясняет Герасим.
– Не бэ, ребята! Царство Божие внутри нас! Мы еще увидим небо в алмазах! А то, понимаешь, есть тут некоторые, воздвигли себе, япон мать, памятник нерукотворный на фиг, взирая в древность, как народы изумленны! бранится Ефим, с минуту щуря свой глаз, после чего отшвыривает сигарету, снимает френч, сапоги, рубаху и, перекрестившись худой, темной рукой, лезет в портах в воду... Шагов пятьдесят он проходит по илистому дну, но затем пускается вплавь.- Постой, ребятушки!
– вопит он.- Экономно расходуйте оставшиеся силы! Умещать будем умеючи!
Он присоединяется к ним, и накаленный воздух оглашается звуками какой-то унылой русской песни, которую исполняют все трое.
– Где Ефим?
– слышится с берега крик.- Еф-им! Па-адла! Где ты?..
Из-за решетки показывается барин Андрей Андреевич Мышкин в халате из персидской шали, форменной фуражке и с газетой "Русская мысль" в руке, лысый, маленький, грассирующий, типичный представитель разлагающегося дворянства, которое вскоре исчезнет как класс.
– Что здесь? Кто орет?
– строго смотрит он по направлению криков, несущихся с реки.- Что вы здесь копошитесь? Ефим, ты почему не охраняешь священные рубежи нашей усадьбы? Герасим, Александр Иванович, когда, падла, дождешься от вас высокой производительности труда?
– Ужо дождешься, когда уместим,- кряхтит Герасим.- Жизнь прожить - не поле перейти, успеешь еще, вашескородие...
– Да?
– успокаивается барин, и глаза его подергиваются лаком.- Так умещайте же скорее. Нa кол! Нa кол!
– Подпирай снизу! Тащи кверху, добрый человек... как тебя?
– галдят рабочие.
Проходит пять минут, десять... Мышкину становится невтерпеж.
– Василий!
– кричит он, повернувшись к усадьбе.- Васька! Витька! Женька! Позовите ко мне Василия!
Витька и Женька ведут под руки Василия, совершенно пьяного человека во фризовой шинели, от которого за версту разит джином "Бифитер".
– Сичас,- бормочет он.- Пространство, время... Мы ета могем... Мы ета мигом... Ефим! Уот'с мэттэ? Коли ты военный человек, некуй тебе не в своем деле ломаться! Которое тут пространство, которое время?.. Мы яго не впервой!.. Пустите руки!
– Да чего "пустите руки"? Сами знаем - пустите руки! А ты умести!
– Да нешто так уместишь? Надо двигаться слева, в спирально-поступательном движении...
– "Поступательном"! Знамо дело, дурак!
– Ну, не лай, а то влетит! Сволочь!
– При господине барине и такие слова,- лепечет Ефим, рыдая.
– Погодите, сукины дети,- говорит барин и начинает торопливо раздеваться.- Столько вас дураков - и Герасим, и Любимов, и Ефим, и Витька с Женькой, и Василий, а простую вещь сделать не можете...
Раздевшись, Андрей Андреич дает себе остынуть и лезет в воду. Но и его вмешательство не ведет ни к чему.
– Подтесать нужно кол!
– решают наконец все.- А то больно острие затупилось...
Слышны удары топора о мокрое дерево. Барин Мышкин сияет. Сияют все. Сияет солнце. Сияют ожившие комары, слепни, мухи. По всем лицам разливается медовая улыбка. Минута проходит в молчаливом созерцании пространства и времени.
– Здорово у нас получилось,- лепечет Ефим, почесывая под ключицами.Уместили все-таки, победив различные трудности...
– Н-да,- соглашается барин.- Запомните, друзья, все это делается для вас, исключительно для вас, только для вас! Только забота о вас заставляет меня заставлять вас делать это практически каждый день!
Внезапно его красивое, холеное лицо искажается.
– Ах вы, храпоидолы!
– кричит он.- Вам что велено было умещать на кол? Вам время было велено умещать на кол, а вы что делаете? Туфту гоните? Пустились по легкому пути? Умещаете пространство, которое давным-давно уже на колу!.. А ну подайте мне, что полагается в таких случаях!