Шрифт:
Вместо предисловия:
Эпос «ШИИ»
Песнь первая
И когда она кончила песню и сказала слово Ноюдо, стало тихо, и слышен был полёт бабочки. Те же двое оставили сосуд и ушли к подножью гор. Когда дорогу им преградила река Сулейма, один сказал: «Вот мой путь», и ступил, и вода приняла его. Тогда другой, имя которого было Харитон, просил ответа у реки, но не получил его и огорчился. «Я получил воздаяние за прошлое, которого не было», — сказал он. И он молился три дня и воздвигнул плотину, но река вышла из берегов и, подобно морю, залила поля. Тогда он сказал: «Я получил воздаяние за прошлое, которого не было. Справедливо ли это?» Он молился семь недель, и вулкан извергнул огонь, пепел засыпал реку, и стала она подобна горящему жертвеннику у храма Татсу.
Песнь вторая
Никем не замеченный прошёл он туда, где был сад с зелёными деревьями, где люди были счастливы и радость была на их лицах. Дети их были здоровы, а жёны так же прекрасны и тучны, как спелая тыква. Тот же, кто охранял их, был о двадцати восьми головах, каждая из которых имела своё имя. А имя той головы, что была обращена к утренней луне, было Нет.
Песнь третья
«Не устыдись вида моего», — сказал он и сбросил одежды. В том было знамение. И тогда она воздела руки, как требовал закон, и начертала знак долга и повиновения, а был то полумесяц в руке, и ещё нечто о четырёх граней на конце древка, и они сопрягались.
Песнь четвёртая
Тогда же он увидел двух стоящих на камне. Один был опоясан мечём и в руке, воздетой к небу, держал священный знак Хаямусы. В другой руке у него весы, показывающие равновесие, в знак того, что судит справедливо. К кому же прикасался он священным скипетром, тот изливал счастливую слезу, если же был он праведником и питался лишь кореньями злаков и водой. У иных же, грешных или тех, кто не исполняет утренний помаз, вместо слёз вытекали глаза и падали на землю, и тем было великое прощение, и были они счастливы.
Песнь пятая
И по третьему знаку ангела пелена сошла с его глаз, и вот что увидел он: То было красное поле, на нём же зёрна мускуса лежали, образуя прекрасную фигуру, сходную с тенью нехолощёного змея. Когда же доходила песня до слова Ури, память покидала тех, кто слушал её, и он отпустил им, что обещал, и был это лист.
Песнь шестая
Тогда же он молился ещё полный век, и земля расступилась и обнажились корни священной сосны. Раскрылись корни так же, как это делает женщина, желая понести, и был там серебряный лук. Трижды тянул он лук, пока не придал ему форму любящего сердца. И тогда пустил стрелу в духа реки и стало тихо. По истечению же этих семидесяти четырёх лет приснилась ему дева с соколом на плече. Тогда явились семь старцев седовласых и означали они семь степеней удушья. Сели они в круг и, сказавши: «Радуйся, огонь духа!», съели того сокола и томились от боли. И сказали они Харитону: «Ты можешь победить реку, но ты не можешь вернуть жизнь».
Вы так жизнерадостны и позитивны, так счастливы и беззаботны, а загляните в мою душу, и вы умрёте от моей боли...
Часть первая
Глава первая
Одним прекрасным, хотя нет, наверное всё-таки чудесным, да-да, именно чудесным, ведь это и правда иногда чудо, проснуться вдруг живым, итак: одним чудесным утром, да кстати, уже и не утром вовсе, наш герой, очнувшись, а может просто вынырнув из тёмного омута на белый свет как на первый снег, обнаружил себя привязанным ремнями к большой железной койке на колёсах, о коих, впрочем, он узнал немного позже, ну в общем, в коечке такой, той что иногда катают по больничным коридорам между обычными палатами, реанимационными и моргом, иногда... Да-да, вы не ослышались, именно моргом, где бывших незадачливых клиентов временно переселяют на другие, тоже очень даже удобные, милые постельки, и тоже отчего-то на колёсиках, уже, правда, без подушек, матрасов и тёплых шерстяных одеял, за ненадобностью. Вы может, встечались с чем-нибудь подобным, или слышали об этом где-нибудь ещё, ну в общем, на такие, чтобы без лишнего шума и пыли переместить клиента туда, куда потребуется, если что-то вдруг пойдёт не так...
Первые Венины ощущения (а нашего героя, следуя давней литературной традиции я назову Веней, или даже Веничкой, чтобы уж окончательно развеять всякие сомнения о персонаже сколь сомнительного свойства пойдёт речь в нашей грустной повести) оказались довольно странными и даже расплывчатыми в чём-то. Рука под капельницей, с койки не встать, даже и не повернуться. "Что это? Где я? Что всё это значит?" Именно такие мысли посещают настоящих мужчин в подобных ситуациях. Наш Веня не был исключением. Он даже и не понял поначалу, куда попал, что это такое вообще, куда на этот раз нелёгкая занесла?
Широкие кожаные ремни через ноги, грудь и пояс, решётки на окнах, левая рука привязана к подобию поблескивающего холодным никелем торшера, разве что без лампы, иголка в вене, трубки какие-то, банка сверху. Тревожный холодок, мгновенно захватывая всё больше и больше жизненно важного простраства разлился снизу живота и дальше, ставшая неожиданно вдруг жаркой тесная волна затопила тут же грудь, и вымораживая изнутри в лёд пальцы на ногах обдала Веню стальными холодными иголками от самой макушки до кончиков ногтей. Ощущение было новое и далеко не радостное. "Ну вот, допрыгался, — со странным облегчением подумал Веня. — Тюремная больничка, что ли?" — обожгла вдруг неожиданная мысль.
За окном, изнутри затянутым сплошной проволочной сеткой и зарешёченным снаружи, огромными хлопьями, беззвучно падая кружился в тихом вальсе ноябрьский мягкий снег. Тихий, ко всему на свете безразличный, прекрасный белый снег...
"Вот так и я, — с обречённой тоской вздохнул беззвучно Веня, — вечно кружусь и падаю молча куда-то в темноту. Никому не нужный, холодный и пустой как барабан." И он опять закрыл глаза. Думать ни о чём не хотелось. Просто, закрыть глаза и спрятаться, вот что сейчас требовалось Вене. Спрятаться и опять забыться, хотя бы ненадолго. Припоминая постепенно вчерашний вечер он начинал уже догадываться, где и почему находится, вот только решётки на окнах Веню озадачили. "Что бы это значило, — размышлял он в недоумении." Решётки в его план уж точно не входили. Хотя, признаться честно, и плана-то, никакого не было. Нет, не было у Вени плана, тем более такого. Глупо всё как-то получилось. Глупо, неожиданно, как впрочем, обычно и бывает, и очень даже некрасиво. Как-то даже, неприлично просто вышло, ну совершенно неприлично. И с такими вот тяжёлыми, безрадостными мыслями он снова, как в чёрный колодец, провалился в тихое спасительное забытье.
Сергей Станиславович Овчинников, довольно молодой ещё, лет тридцати пяти всего человек, доктор-психиатр, с правильным, овалом, слегка вытянутым лицом, средней мягкости подбородком, умными внимательными глазами и аккуратной чеховской, золотистой слегка бородкой, в своей профессии был, что называется, специалистом. Хорошим специалистом. Работу свою, несмотря на кажущуюся вроде бы бесперспективность, Сергей Станиславович любил, насколько это вообще было возможно в тяжёлые те, безденежные времена середины девяностых. По крайней мере, он к этому стремился, и признать по правде — довольно-таки успешно, временами. Конечно, должность заведующего Отделением Психиатрии и Неврологии в огромной клинической больнице, да не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге, всегда могла бы считаться вполне достойным местом, если бы не одно маленькое Но. На первый взгляд, очень маленькое. Но лишь на первый взгляд. "Но" заключалось том, что возглавляемое Сергеем Станиславовичем отделение не являлось нормальным, так сказать, обычным психоневрологическим стационаром. Это было отделение закрытого, или скорее полузакрытого типа. "Да ладно бы ещё, — размышлял иногда Сергей Станиславович, — нормальный дурдом! Деньжат хоть заработаешь... Немного... А так, ни то, ни сё! Ни денег толком, ни науки! Название одно!" Конечно, неплохо было бы опять попасть в такой вот, полностью закрытый психиатрический стационар, куда отправляют буйных — настоящих психов и убийц, всевозможных современных доктор-лекторов и чикатило. А также удачно (за определённое, весьма конечно, скромное вознаграждение) симулирующих внезапное буйное помешательство, в действительности же слегка только отмороженных бригадиров многочисленных питерских бандитских группировок, избегавших в те годы таким немудрёным способом суровых приговоров и длительных тюремных сроков. Только не рядовым врачом-психиатром, это был уже пройденный этап, нет, конечно! Главврач отделения, с перспективой повышения до руководителя клиники. Служба на солидной должности в таком вот, действительно закрытом стационаре, помимо очевидных возможностей поправить с помощью братков своё шаткое финансовое положение, могла бы дать ещё и богатый материал для научных исследований в области криминальной психиатрии. Дело в том, что Сергей Станиславович давно уже, впрочем без особенных успехов, писал диссертацию как раз на эту тему.
Склонность к науке всегда была важной частью его внутреннего я. Медицинский институт в своё время Сергей Станиславович вполне бы мог закончить и на отлично, с красным дипломом, дисциплина и успеваемость у него, как говорится, были на уровне, да и способностями Бог не обделил. И всё же, недотянул немного, подвёл трояк за практику, на последнем курсе, единственный за пять лет обучения. Однако Серёга, тогда никакой ещё не Станиславович, по этому поводу сильно не переживал. Лучше, как шутили в Меде, закончить с красным лицом и синим дипломом, чем наоборот. В аспирантуру Серёга не пошёл, практическая работа интересовала его гораздо больше. И ему в определённой степени "повезло". Свою трудовую биографию Серёга начал в знаменитом Скворешнике — психиатрической больнице имени Скворцова-Степанова, в родном Питере, тогда ещё Ленинграде, в спрятанном от нежелательных посторонних взглядов высоким бетонным забором больничном комплексе между железной дорогой и лесопарком на станции Удельная. И там, на различных должностях, поднимаясь время от времени по скользким ступенькам служебной лестнице, он прослужил почти восемь лет. Долгих, и правда сумасшедших каких-то восемь лет.