Прекрасный белый снег
Шрифт:
Уж где-где, а в Скворешнике материала для научных изысканий в области психиатрии действительно хватало. И дело тут не в гигантском количестве психов и маньяков во вполне, даже по тем временам, благополучном Ленинграде, нет. В психушку тогда частенько попадали и вполне нормальные люди, ну возможно, с лёгкими какими-то отклонениями, так у кого ж их не бывает? "Все мы, — размышлял время от времени Серёга, — все мы с отклонениями. Разница только в степени, направлении, ну и в умении или неумении, а может нежелании скрывать их от окружающих." Здесь-то всё было достаточно понятно. Однако, советская школа психиатрии частенько очень быстро, прямо на глазах, умудрялась, так сказать, трансформировать и нормальных вроде бы людей в законченных шизофреников и психов. И очень успешно трансформировать. Так что, в материале для исследований недостатка у Серёги, как-то постепенно но неотвратимо превращавшегося в Сергея Станиславовича, на этом месте не бывало.
Работа в дурке, хоть и связанная временами с некоторыми стрессами, Сергея не особенно тяготила. Коллеги его, несмотря на юный Серёгин возраст, относились к нему в общем-то неплохо, вполне уважительно, разве что, подшучивали поначалу, по доброму, пациенты же — с некоторой даже симпатией, держимордой он не был вовсе. Время от времени Серёга проводил какие-то дурацкие, на его взгляд совершенно лишние беседы с подающими надежды на выздоровление душевнобольными, делал "воспитательные" инъекции серы буйным, упёртым и не стремящимися к полному и окончательному излечению умникам, в общем, выполнял обычные рутинные обязанности советского врача-психиатра. Вечерами же, а случалось и днём, после работы, прогуливался, бывало, по Удельному парку, до станции метро Пионерская. И там, частенько, застревал надолго возле площадки конного клуба, любуясь на стройных, с прямой, будто выгнутой немного спиной, наездниц в жокейских шапочках, и конечно, на лошадей. Лошади, как и конный спорт, были слабостью Сергея Станиславовича. Главной слабостью и тайной мечтой всей его, такой правильной и размеренной жизни отчего-то были именно лошади, и всё, так или иначе связанное с этими прекрасными животными.
Глава вторая
— Да не волнуйтесь вы так, девушка! Не переживайте! И прекратите, наконец, рыдать! Немедленно! Сколько же можно! У нас, видите, водитель впечатлительный какой! Аварию хотите нам наплакать? — Врач скорой уже садился на переднее сиденье. — Нет, ну сколько же можно повторять! Девушка, милая! Отойдите от дверей! Нам ехать надо! "Господи, — пробормотал он про себя. — Да что же за наказание такое! Сначала до вышки доведёт, а потом стонет, как корова!" — Да говорю же вам, девушка, милая, там закрытое отделение! Всё равно не пустят! А и пустили бы, что толку? Его сейчас в реанимацию! Сказал ведь уже! Всё! Девушка! Отойдите! Да отойдите вы, женщина, от двери наконец! Нам ехать надо! Завтра приезжайте! Утром! Да, в Купчино! Ну сколько же можно! Да что же это такое?! Сколько вам нужно повторять?! Оформляем по расписке! Да! Утром, с документами призжайте!
При этих словах Светка, уже начавшая было опять тихо подвывать, торопливо достала мокрый скомканный платок, и размазывая остатки туши по щекам вытащила из кармана халата кошелёк:
— Может, это как-то поможет? А? Товарищ доктор! А? Дрожащими пальцами, наугад, нащупала крупную купюру, одну из последних, протянула в салон скорой.
— Ладно! Не переживайте! Не волнуйтесь, девушка! — и деньги исчезли в темноте. Не таких возили! Доставим в полном порядке. Желудок промыли... Адреналин сделали! Довезём! Всё, поехали! Время — деньги! Утром приезжайте!
И с этими словами дверь закрылась, водитель включил мигалку, скорая развернулась и выехала со двора. И они увезли его. Увезли...
А она осталась. Одна. Одна в этой жуткой ноябрьской ночи. Трясущимися руками достала сигарету, зажигалку, и нервно закурила глядя вслед скорой, исчезнувшей в темноте. Светка стояла в своём огромном, невзлюбившем её за что-то тёмном пустом дворе-колодце и плакала. Тихонько всхлипывая размазывала слёзы и сопли по щекам, и плакала... Тихо всхлипывала и плакала... Из бездонной глубины ноябрьского чёрного неба, яростными огромными хлопьями кружась в ночи, на равнодушный каменный город беззвучно падал мягкий снег. Ко всему на свете безразличный, прекрасный белый снег...
К тому времени, когда Веничка проснулся окончательно, уже смеркалось, в конце ноября в Питере темнеет довольно рано. За окнами, в накрывающей постепенно больничные корпуса темноте, всё теми же мягкими большими хлопьями кружился снег. Прямо над его головой, огромной круглой шайбой под высоким потолком, матово-бледным светом сияла дневная неоновая лампа, откуда-то слева, совсем рядом, слышались перемежающиеся лёгким матюжком голоса и стук костяшек. Судя по всему, играли в домино. "Все! Рыба!" — раздался вдруг довольный громкий возглас. — Считаем спички, психи! Бабки подбиваем!"
Веня потянулся, приподнял немного голову на подушке, повернулся к голосам:
— Здорово, мужики! Кто ведёт?
Несколько человек в больничных полосатых пижамах, забивавших видимо козла, тут же развернулись в его сторону.
— О! Здрасьте! Проснулся, самоубийца! Ну здорово, здорово! — громко и весело, улыбаясь во весь свой щербатый рот сказал один из них, судя по голосу тот самый, что объявил рыбу. — Наше вам с кисточкой! Живой?
С этими его словами мужики все разом встали и обступили Венину постель.
— Живой, живой, — как-то сник тут же Веня. — И всё-то вам известно... У вас тут что, разведка...?
— Ага! Разведка! Разводка... Тебя как величать-то, чудо? — снова улыбнулся щербатый.
— Родители Вениамином называли, — выдавил из себя Веничка. — А в школе — Витамином.
— А ты, Витамин-Вениамин, говорят, чуть не зажмурился вчера! Разведка доложила... Так что, с днём тебя рождения, братан! С вас полбанки, сударь! — И с этими словами он совсем уже радостно, счастливо ухмыльнулся, осклабился как дворовый котяра и обведя взглядом остальных обитателей палаты уточнил: — Каждому! Правильно, братва? — и тут же протянул свою ладонь: — Константин. Можно просто, Костя. А для друзей — Костян.
Веня выпростал свою правую руку из под ремней и тоже подал собеседнику. Костина ладонь оказалась неожиданно тяжёлой и большой для такого, не великого в целом мужичка.
— Тогда и меня можно просто, Веня, улыбнулся он в ответ. — Готовь, Костян, посуду! По такому случаю что-нибудь придумаем! Бухать сегодня будем! — Настроение у Венички стало резко улучшаться...
Новый день Светка встретила разбитой совершенно. Позднее серое ноябрьское утро, мокрым снегом заметая стекла у подоконных козырьков тоскливо глядело из окна, словно бы тоже хотело поплакать по неожиданной утрате, и тоже не могло. "Ладно хоть, — подумала она, — на работу можно не спешить. Хоть сегодня утренних не будет. Надо бы Катюхе позвонить, на дневной группе чтобы, подменила если что. Когда ещё доеду... И Машку, хоть немного прогулять."
— Да, Машуля? — она потрепала по загривку своего верного, не поддающейся никакому анализу породы, смутно напоминающего толстый отрез варёной колбасы друга с весёлым, вечно виляющим хвостом колечком, преданными круглыми глазами и засыпанным рыжими веснушками белым носом.
Машка, как удивлённый воробей, повернула голову немного набок и приподняла в ответ левое ухо: слушаю, мол, слушаю!
— Сегодня, Машуля, я с тобой гуляю, — сообщила ей грустно Светка. — Нет сегодня твоего Веньки.