Прекрасный человек
Шрифт:
– Скажите, кто же это такой?
– шепотом спросил Владимир Матвеич, пораженный такими речами, у своего соседа, измайловского офицера.
– Будто вы не знаете его?
– возразил измайловский офицер.
Владимир Матвеич смешался и покраснел.
– Нет-с, не знаю.
– Это Зет-Зет…
– Тот, что в газете-то, братец, пишет! Это тот самый!
– заметил чиновник военного министерства.
– Неужели?
У героя нашего стукнуло сердце. Он в первый раз находился в присутствии такой особы; ему очень любопытно было посмотреть, как ведут себя сочинители в обществе, как говорят они, нет ли у них
– Хотите, я вас познакомлю с ним?
– спросил у Владимира Матвеича измайловский офицер.
– Мне… мне бы очень приятно.
– Петр Васильевич, - сказал измайловский офицер, обращаясь к Зет-Зету, - вот г. Завьялов желает с вами познакомиться.
Владимир Матвеич встал со своего стула и начал раскланиваться.
Зет-Зет взял его за руку и произнес скороговоркою:
– Очень рад. Милости прошу ко мне: я живу на Лиговке, в доме Михеева, N№ 2345.
Потом он начал рассказывать с эффектом и с жестами сюжет своей новой большой драмы с куплетами под заглавием "Давид Теньер, или Фламандские нравы".
– Те водевили, которые написаны мною, - говорил Зет-Зет, - это так, мелочь, маленькие штучки, - а это уж вещь обделанная, обработанная: в моих водевилях только эскизы, очерки, а это уж драма, тут создание. Известно, что Теньер в молодости своей был только подражателем и подражал всем, не только фламандским, но итальянским живописцам, - впоследствии же удалился в деревню, долго изучал природу и деревенскую жизнь и потом уже сделался великим творцом и обессмертил свое имя. Это, вот видите ли, один только сухой факт из его жизни, а остальное все я добавил воображением - и это мне очень, очень удалось.
"У, как говорит!" - подумал Владимир Матвеич.
– В первом акте я представил Теньера, списывающего копии с Тинторетто и
Рубенса: он живет совершенно обеспеченный и, по-видимому, счастливый, но гений его не дает ему покоя: он мучится, сам не зная отчего, худеет, бледнеет… уж если человек болен душевно, то, заметьте, непременно и лицо его изменяется. К нему приходит заказывать один вельможа копию: он берется окончить ее в два дня; но душевная болезнь его в эти дни увеличивается, и он не может приняться за кисть. На третий день вельможа является за картиной, узнает, что Теньер еще не начинал заказанной ему копии, кричит, сердится. Теньер говорит: "Так ждите же здесь, копия ваша через час будет готова!" - и с диким вдохновением схватывает кисть. Изумленный вельможа остается. Ровно через час копия, не уступающая оригиналу, готова. Вельможа осыпает Теньера похвалами и золотом и хочет взять копию, но Теньер в бешенстве выхватывает ее у него из рук, режет ножом и с диким хохотом выбегает из мастерской. Этим я кончил первый акт.
– Черт знает, как это должно быть хорошо на сцене!
– закричал инженерный офицер.
– Во втором акте, - продолжал Зет-Зет, - Теньер уже в деревне… Тут представлена картина фламандской жизни, - для этой сцены я много изучал, рылся в книгах…
– Рылся в книгах! Все это вздор!
– вдруг раздался пронзительный голос, - да наплевать и на книги-то ваши, когда тут дело идет о танцах… Господа кавалеры! этак-то вы оставляете дам?.. Славно! ну, что вы тут расселись слушать этого молодца?.. а вот я велю запереть
Господа, все за мною - марш!
И Николай Петрович потащил за собою господина Зет-Зета, и вслед за ними отправились все остальные.
Владимиру Матвеичу было ужасно досадно, что хозяин дома так насильственно поступил с г. Зет-Зетом: ему чрезвычайно хотелось дослушать сюжет драмы- водевиля.
Когда Николай Петрович оставил сочинителя, сочинитель на свободе начал прохаживаться медленно и задумчиво в тех комнатах, где были карточные столы, потом пришел в танцевальную залу, облокотился о косяк двери, скрестил руки и наблюдательным взором стал следить за пестрым движением бала…
Чиновник военного министерства, указывая на него головой, сказал одному из своих приятелей.
– Вишь, как смотрит? Как раз спишет кого-нибудь, ведь у него перо пребойкое.
Между тем герой наш не пропускал ни одного кадриля, он так же усердно выполнял бальную, как и департаментскую службу. Последний кадриль перед мазуркой он танцевал с своей теткой, Анной Львовной.
– Сегодня здесь довольно скучно, - сказала она, немного подвинув нижнюю губу вперед, в знак неудовольствия.
Анне Львовне потому казалось скучно, что ее мало ангажировали и что измайловский офицер три раза танцевал с ее племянницей и только один раз с нею.
Едва она успела произнести "скучно", как табачная струя пронеслась в душном бальном воздухе, возвещая о приближении этого офицера. Офицер был весь пропитан жуковским вакштафом.
– Как я люблю табачный запах!
– сказала она с заметным волнением и, играя лорнетом, обратилась к пришедшему.
– Вы не ангажированы на мазурку?
– сказал он.
– Нет.
Когда этот офицер говорил с Анной Львовной, она немного пришепетывала на букву т. Выражение глаз ее при вопросе офицера тотчас изменилось: они подернулись легким туманом.
– Так позвольте мне танцевать с вами?
– продолжал он. Анна Львовна выразительно посмотрела на него и кивнула ему дружески головой.
Когда офицер отошел от нее, какой-то знакомый его, штатский, сказал ему:
– Неужели ты хочешь танцевать с этой размалеванной шкурой?
– Да что же делать, братец? Все хорошенькие ангажированы, а Николай Петрович пристает: танцуй да танцуй; так поневоле пустишься и с этакой…
Расставляя стулья для мазурки, Владимир Матвеич поставил стул для той, которую ангажировал. Это была девушка лет шестнадцати, полная, круглая, курносенькая, с тремя бантами на платье и с бриллиантами на шее.
Лишь только села она на приготовленное ей место и лишь только Владимир Матвеич придумал, с чего начать разговор, как к ней подошел Зет-Зет.
Нечего делать, Владимир Матвеич опустился на свой стул и проглотил придуманные им речи.
Мазурка началась. Зет-Зет удалился.
Владимир Матвеич вступил в свои права и употребил в дело придуманную им фразу, которая на девицу с тремя бантами произвела довольно приятное впечатление.
Мазурка длилась более часа, но этот час показался для него двумя минутами.