Прекрасный человек

Панаев Иван Иванович

Белокурая, бледная, но очень стройная девушка встала и вышла из комнаты.

Анна Львовна немного прищурилась и посмотрела ей вслед, едва заметно улыбаясь.

–  А что, мы поедем, сестрица, в четверг к Николаю Петровичу?

–  Непременно поедем. Я сейчас только об этом говорила с Матвеем Егорычем. Я хочу взять с собою Володю, - пора же ему начать выезжать в свет. Ну да и Маше надо бывать в этих обществах, хоть я заранее знаю, что из нее ничего не сделаешь. Все-таки я исполню свой долг…

–  Эге-ге-ге!
– сказал Матвей Егорыч,

смотря на свои часы, - да уж десять часов. Пора и на службу царскую; а Володя-то, Настасья Львовна, каков?
– в восемь часов сегодня в департамент ушел.

–  Я его и не видала, голубчика. Вы его там совсем замучите своими делами.

–  Ничего, ничего; пусть себе привыкает к делу… - возразил Матвей Егорыч, приятно усмехаясь, - молодому человеку надо думать о карьере.

Когда Матвей Егорыч ушел, Анна Львовна обратилась к сестре.

–  А какое вы платье оденете в четверг? лиловое гроденаплевое или пунсовое?

–  Вот я уж об этом хотела с тобою посоветоваться, Анюточка. Как ты думаешь?

–  Наденьте, ма шер, лиловое и свой новый чепчик с розовыми лентами.

–  В самом деле. Я тебе очень благодарна за этот чепчик: он мне так к лицу.

–  Вам бы надо купить блондовую косынку; нынче это в большой моде. На последнем бале у французского посланника все были в блондовых косынках.

–  В самом деле? да ведь блондовые-то косынки дороги!

–  И, полно-те! Как будто вы бедная! На вас все обращают внимание; вы в таком чине, вам нельзя же хуже всех одеться, - вы живете в свете.

–  Да, это правда. Мы вместе с тобой поедем в Гостиный двор? Ты сама выберешь мне косынку?

–  Это надо купить в английском магазине.

–  В английском!.. а разве в Гостином дворе нет таких?

–  Как же можно! Уж если иметь вещь, так вещь хорошую.

–  В самом деле. А что, я думаю, надо будет надеть бриллианты?

–  Непременно. Нынче все и на простые вечера выезжают в бриллиантах.

–  Я пошлю Палашку к Носковой завтра же. У нее чудо какие бриллианты… все

Брейтфус отделывал, - с большим вкусом, потому что мой-то фермуар уже слишком прост.

–  Попросите у нее, сестрица, кстати, два фермуара - и для меня тоже.

Глава IV. О том, как иногда много зависит от соло во французском кадриле и каким образом в обществе ведут себя сочинители

В четверг, в семь часов вечера, Настасья Львовна стояла в полном блеске и даже в блондовой косынке перед туалетным зеркалом и поправляла на шее большой изумрудный фермуар, осыпанный бриллиантами, любуясь их блеском.

–  Ну, что, Анюточка, хорошо я одета?

–  Премило, - ответила Анна Львовна, натягивая перчатки и входя в спальню. Анна

Львовна была разряжена блистательно: платье ее, дымчатого цвета, живописно спускалось с плеч, вполне обнаруживая ее худощавую, ослепительной белизны грудь и длинную шею; румянец ярко горел на щеках, которые картинно разделял длинный горбатый нос. Она была вся смочена духами и пропитана самолюбивыми надеждами.

Вслед за Анной Львовной

вошла дочь Настасьи Львовны в простом белом платье и в белом газовом вуале. Она была бледна сравнительно с своей маменькой и тетенькой.

Казалось, предстоящее удовольствие нимало не радовало ее. Она, однако, с любопытством посмотрела на фермуар, горевший на груди ее матери, - и отошла в сторону.

–  А, и вы готовы?
– сказала Настасья Львовна, все еще стоявшая у зеркала, небрежно взглянув на свою дочь.
– Отчего же это вы такую плачевную роль на себя взяли? Кажется, мы не на похороны едем. Анюточка, - продолжала она, обращаясь к сестре, - осмотри ее хорошенько: она и платья-то порядочно на себя надеть не умеет.

Анна Львовна подвинулась немного к своей племяннице и в двойной вызолоченный лорнет начала ее критически осматривать с ног до головы.

–  Что-то у вас мешковато сзади сидит платье, - произнесла она с выразительною расстановкою, окончив осмотр.

–  Не знаю, отчего это; я не заметила, - отвечала девушка, краснея.

–  Не знаете?
– сказала Настасья Львовна, все продолжая смотреться в зеркало.
– - Что же вы знаете? Вместо того, чтоб вздоры-то читать, вы бы лучше, сударыня, позанялись собою.

–  Готовы ли, готовы ли, душечка? Уж пора: скоро восемь часов; покуда еще доедем!
– говорил Матвей Егорыч, входя в спальню в новом вицмундире, с грудью, завешанною орденскими лентами. В одно с ним время вошел и Владимир Матвеич, тщательно завитой, в коричневом фраке с блестящими пуговицами, держа в руке белые лайковые перчатки.

–  За мной дело не стоит. Я готова, Матвей Егорыч… Палашка, зашпиль у манишки булавку с правой-то стороны. Да ну же, дура, поворачивайся…

–  У! да какая вы, мамаша, нарядная!
– сказал Владимир Матвеич, подходя к матери и целуя ей ручку.

Настасья Львовна улыбнулась с приметным удовольствием.

–  И ты сегодня преавантажный, дружочек, - возразила она.
– Какие прелестные пуговицы на фраке! Посмотрите, Матвей Егорыч, как у него все мило… Вот вам бы, сударыня, почаще посматривать на брата да перенимать у него порядок и чистоту.

Палашка, салоп… Полюбуйтесь-ка, как он одет и какое у него всегда довольное, веселое лицо… Ну, я готова; поедемте…

Четвероместная ямская карета парой давно стояла у того подъезда, где жил статский советник. В эту четвероместную карету первая вошла Настасья Львовна, за нею Анна Львовна; они заняли первые места; напротив них сел Матвей Егорыч с сыном и дочерью.

–  На Васильевский, в 14-ю!
– закричал лакей, захлопнув дверцы.

Ровно в девять часов карета остановилась у одного из деревянных домов в 14-й линии. Семейство Матвея Егорыча, под предводительством его, вошло в узкую и коротенькую переднюю, освещенную двумя сальными свечами, в которой была нестерпимая духота от множества находившихся там лакеев. Шубы и салопы грудами лежали на прилавке. Музыка гремела. Бал уже был в полном разгаре…