Прения сторон
Шрифт:
— Любопытно становится, — сказал Ильин и крикнул официанта. — Счет, пожалуйста.
21
Кончился день, но по-прежнему было душно и угарно. Небо сверкало и гремело, но так ни одной капли и не пролилось. Москва казалась покрытой копотью и странно пустынной. Все старались после работы уезжать за город.
Каждый раз, когда Ильин сталкивался со стихией, он вспоминал войну. Года два назад в Ленинграде он попал в наводнение. На Васильевском острове, где помещалось отделение конторы, вода прибывала с утра,
Жара в Москве, копоть и сухие молнии снова напомнили Ильину сорок первый год. Постоянное предгрозье томило, действовало на нервы, хотелось спать, но как уснуть в такой духоте?
Ильин не любил возвращаться в пустую квартиру, хотя сейчас, может, оно и к лучшему. И пока он шел домой, он пытался прокрутить все, что произошло за эти дни между ним и Иринкой. Пощечина, которую она влепила Андрею, до сих пор горела, но ведь было и ночное примирение…
И он стал дальше раскручивать ленту — очередь до востребования, заляпанный чернилами почтовый «торт»… Еще крутанул. Бежит к такси, слушает болтовню Большого Игната и вот стоит у двери, прислушиваясь к Иринкиным шагам, благословляя судьбу за то, что там, в Средней Азии, ничего не произошло.
Ничего не произошло. Формула была удобной: она позволяла бесстрашно возвращаться домой и ждать Лариных писем.
Часто он думал: а что, если Лара все-таки приедет в Москву? Вполне возможно, что ей дадут отпуск и она приедет. Что же будет? И он отвечал себе: да что будет, то и будет. Но иногда он видел самолет, идущий на посадку, и самого себя: вот он тычется взад и вперед с нелепейшим букетом цветов, вот номер в гостинице и графин с застойной водой.
— Как вы живете, милый друг?
— Благодарю вас, хорошо…
— Судя по письмам, действительно неплохо.
— Когда я была последний раз в Москве, эту церквушку еще не откопали…
О господи, господи, какая еще церквушка, все вместе напоминает разговорные тексты для иностранцев.
И все-таки, думая об их встрече, он ясно видел только себя, а когда он пытался представить Лару, то возникали букеты и гостиничные графины, и еще «Утро стрелецкой казни», суриковский шедевр, который никак нельзя миновать. Возможно, что они пообедают одной семьей, и Иринка скажет потом:
— Какая она милая…
— Кто, Лара?
— Ну разумеется, я говорю о ней…
Но случалось, что он вдруг находил Лару в московской толпе, ее белая блузка мелькала очень близко. И тогда он чувствовал, что у него болит сердце, и думал: что будет, то будет…
Дверь Ильину открыла Алевтиночка. (Странно, она, как правило, исчезала ровно в шесть, Иринка утверждала, что нет такой силы, которая способна удержать ее.)
— Гости…
Ильин почувствовал табачный дым и увидел седую голову Маяка, а рядом на тахте сидел Жорж и с идиотическим любопытством рассматривал Андрюшкин альбом с марками.
— Ну,
— Хорошо, хорошо, верю, — сказал Ильин, стараясь попасть в шутливый тон. — Считайте, что приказ с выражением благодарности уже отдан. Но почему вы без Тамары Львовны?
— Жорж, — сказал Маяк. — Он спрашивает нас, почему мы без мамы…
— А что, если я вашему Андрею дам три Италии за эту Колумбию с паровозом? — спросил Жорж.
— Нет, уж это вы с ним двусторонне договаривайтесь.
— Я дам вашему сыну Либерию, Коста-Рику и Парагвай, но верните нам нашу маму, — сказал Жорж, соскочив с тахты и заломив руки, имитируя известную актрису.
— Жорж, тубо! — крикнул Маяк. — Евгений Николаевич, вы спросили, почему мы без нашей мамы, но сегодня задаем вопросы мы. Где она?
— Что-то я не понимаю… — начал Ильин, и в самом деле не понимая, где начинаются и где кончаются шутки.
— Отчим, — сказал Жорж, — пора вынуть ваш знаменитый кольт и пощекотать этого типа между лопатками! Вы трус, отчим!
— Нет, серьезно, — сказал Маяк. — Я, конечно, знаю, что существуют завсегдатаи судебных процессов, всякие там пенсионеры и так далее, но чтобы такой крупный ученый, как Тамара Львовна…
— Ах, вот что! Действительно, я встречал Тамару Львовну в суде, но можете мне поверить…
— Да, но все началось с того самого воскресенья, когда вы у нас были. Как-то все странно совпало с переменами в вашей жизни… А, что говорить, несть числа дней, безвозвратно потерянных для работы! И вот уже неделя, как Тамара просто не ночует дома… но теперь мы знаем, где она…
— Где? — спросил Ильин.
— А вы, следовательно, не в курсе? — ввязался Жорж.
— Следовательно, нет.
— У жены этого Самохина, которого приговорили к расстрелу. Мама это дело крепко темнила, но однажды вечером я, играя на скрипке, сказал отчиму: доктор Ватсон, не кажется ли вам…
— Почему, зачем? — спросил Маяк, и Ильин увидел в его глазах боль. — Тамара Львовна вообще-то очень нелегко сходится с людьми. Говорят, какая-то молоденькая девчонка, чуть ли не восемнадцать лет…
— Ей двадцать три, — сказал Ильин.
— И теперь, — сказал Жорж, — некому мне сварить манную кашу и сбить мой любимый коктейль.
— И потом, и прежде всего, это так не похоже на Тамару, — сказал Маяк, не обращая внимания на своего пасынка. — Ее совершенно не интересуют всякие там грабежи и убийства. Прошу вас, поговорите с ней… Только не говорите, что это как-то там плохо отражается на ее здоровье или что дело страдает. Это все лично ее, она в это никого не пустит. А вы скажите ей только о том, что это затрагивает вашу работу. К этому она отнесется с уважением. Ну, какой-нибудь вариант с угрозыском, что это чему-то там мешает…