Прения сторон
Шрифт:
— Ну как, — спросил Жорж, — это мысль?
— Вы об этом думали, дайте теперь подумать мне, — сказал Ильин.
— Время, — сказал Жорж, делая вид, что пускает шахматные часы.
«Трепач», — подумал Ильин о Жорже. Но Маяка ему было жаль. «Что-то там крепко разладилось», — думал он, вспоминая растерянное лицо Тамары Львовны в суде и то, как она спросила, есть ли надежда. «Да, что-то разладилось», — думал Ильин, а память услужливо сдвигала вместе и странную улыбку Самохина, и Андрея: «Папа, его расстреляют?» — все это шло вперемежку. Наверное, то, что пугало Андрея, пугает и Тамару Львовну, но на Андрея можно было накричать, а Тамара Львовна…
— Вы не боитесь цейтнота? — поинтересовался Жорж.
— Жорж, дай нам поговорить!
— Возлагаю на вас двоих все последствия от этого акта насилия, — сказал Жорж, встал и вышел.
— Хотите холодного шампанского? — спросил Ильин, услышав, как хлопнула дверь на лестницу. Маяк кивнул, и Ильин вытащил из холодильника бутылку, оставшуюся после Папченко. — Вы никогда не писали заметок на тему «Кому это надо и кому это выгодно?»
— Нет… Я, кажется, вообще ничего в жизни не писал, кроме формул. А что такое?
— Просто такой психологический тест…
— Это… важно?
— А черт его знает, что важно и что неважно. Вот Тамара Львовна считает, что для нее в данный момент важнее всех формул беседы с Тусей Самохиной. Малоприятное существо, надобно вам сказать.
— Да? — оживился Маяк. — Всего только? Мое воображение подсказывало мне черт знает что такое…
— Она и есть черт знает что такое.
— Что же с Тамарой? Какой-то гипноз!
— Не думаю. Вероятней всего, душевный сдвиг. Вот и все, что я думаю. И на этом, как сказал бы ваш Жорж, я останавливаю свои часы.
— Вы не поможете мне? — спросил Маяк.
— Съездить мне туда? Нет, не поеду, — сказал Ильин, сам удивляясь своей резкости.
Маяк встал, горбясь вышел на балкон. Но в это время снова хлопнула дверь, появилась Иринка, за ней уныло плелся Жорж.
— Он стоял внизу, — смеялась Иринка. — А когда я спросила, что с ним, он пожаловался, что его просто выбросили из окна.
— Ну входите же, входите, — сказал Ильин, обнимая жену. — Как там Андрей, все благополучно?
— Да, все было хорошо. А стали прощаться, он снова мне нагрубил…
— Все от жары, фрау доктор, — с тем же идиотским видом вмешался Жорж, — все от жары…
22
Весь август газеты предсказывали похолодание, но жара становилась все нестерпимей. Теперь и днем и ночью над городом висел горячий туман, пахло гарью, говорили, что вокруг Москвы горит торф.
В один из таких угарных дней в Верховном Суде слушалось дело Самохина. Ильин пришел задолго до назначенного часа, но едва нашел тихий угол в коридоре, как увидел Тамару Львовну.
«Снова она в суде, — недовольно подумал Ильин. — Но, слава богу, кажется, без Туси…»
Прошел месяц, как Ильину позвонил Маяк и сообщил, что полный порядок, Тамара «нашлась», взяла отпуск, и сейчас она не то у моря, не то в горах.
— Вы хорошо отдохнули? — спросил Ильин.
— Я? Отлично…
«У нее измученное лицо, да она и не загорела», — подумал Ильин.
Зал был небольшим, и Ильин сразу нашел Тамару Львовну и снова подумал, что она совсем не загорела. Но бог с ней, не все ли равно, а мне нельзя отвлекаться.
Разбирательство было коротким. Прокурор, осанистый мужчина с роскошной каштановой бородой, сразу же после речи Ильина сказал, что, по его глубокому убеждению, дело в первой инстанции слушалось безупречно и, по существу, кассационный мотив придуман защитой. Потом снова была реплика Ильина. Все, что было после его реплики, Ильин запомнил клочками. Судьи уходят в совещательную комнату, жужжит вентилятор, прокурор приглашает Ильина в буфет, в коридоре тихо переговариваются адвокаты, приехавшие в Москву откуда-то издалека, Тамара Львовна беспрерывно курит; почему-то меня никогда не тянуло курить, в конторе все дымили, говорят, у курящих время движется быстрей, сейчас бы это здорово пригодилось, звонок, судьи, роскошная борода прокурора… заменить пятнадцатью годами строгого режима.
Он собрал бумаги, вышел в коридор, быстро спустился по лестнице и только в вестибюле вспомнил о Тамаре Львовне. Как же это так получилось, что после приговора он ее не повидал? Ильин снова побежал наверх, все в нем кричало: «Заменить… Заменить… Заменить…» Тамары Львовны он не нашел, а на площадке его перехватил «борода».
— Вы меня упорно не хотите признавать, почему? Кажется, четыре года вместе трубили. Пусть не на одном курсе, но все же…
«А он симпатяга, — подумал Ильин. — Только бородища страшная, а глаза добрые». И с удовольствием стал перебирать университетские годы; прокурор, оказывается, отлично помнил ту историю, из-за которой Ильин чуть не вылетел. Они обменялись телефонами и адресами, оказалось, что и живут они по соседству, ну да ведь Москва есть Москва. Ильина как отпустило. С несвойственной ему болтливостью он рассказал о своей жизни, называя всех своих близких по именам — Иринка, Милка, Андрей, все было отлично, он всем был доволен, во всем преуспел, а что касается адвокатуры, то в его рассказе это выглядело чем-то вроде курсов по повышению квалификации.
По дороге в тюрьму он разговорился с таксистом и терпеливо выслушал трогательную историю о свирепом гаишнике и проколотых правах, повозмущался и даже что-то дельное посоветовал водителю.
Макарыч издали увидел Ильина.
— Замена? Ну, слава богу, слава богу…
— Как он? — спросил Ильин.
— Молчит. Смирный.
«Как о больном… — подумал Ильин и шагнул в камеру. Самохин стоял спиной к двери, лицом к окну, но, услышав шаги, обернулся. — Что же ему сказать, не поздравлять же…»
— Судя по сиянию, которое от вас исходит, можно поздравить? — спросил Самохин.
Ильину была неприятна циническая выходка Самохина — Самохин есть Самохин, — и он очень сухо сказал, что Верховный Суд удовлетворил кассацию. Все было совсем не так, как он это представлял себе час назад. Там, в суде, он не думал, что Самохин есть Самохин, и только радовался, что ему оставлена жизнь, весело болтал с прокурором и на радостях пригласил его в гости. Какой это был легкий час!
— Значит, созревать для южного берега и для сберкнижки? Что скажете, товарищ адвокат? Из глубины сибирских руд — и вдруг Москва… А? Блестит под крылом, как облизанный телок, никогда не скажешь, что в этом городе случаются в некотором роде происшествия. Выходишь из самолета и… фу-фу-фу, что такое? Жить… — сказал Самохин и поморщился, кажется осуждая себя за это слово. — Сами видите, здесь есть противоречие: и жить бо-бо, и не жить…