Преображение человека (Преображение России - 2)
Шрифт:
– Ваши деньги я не проиграл, - их у меня украли, как я вам и говорил!
– резко сказал Матийцев.
– И откуда вы взяли, что я играл в карты в Ростове?
– Откуда взял!
– Безотчетов сощурил глаза до совсем узеньких щелок. Добрые люди написали!.. Тот самый Мирзоянц, которому я вас просил передать деньги, пятьсот сорок рублей!.. Вы обе-ща-ли их передать ему, Мирзоянцу, но... нашли им другое применение!
– Мирзоянц!
– Да-с, Мирзоянц!.. Когда вы вели свою сумасшедше-крупную игру в Коммерческом клубе, то даже спрашивали у одного из игроков, не он ли
После этих слов Безотчетова Матийцев с большою ясностью припомнил, что так именно и было, хотя проигрывал он тогда свои сбереженные восемьсот рублей, а не пятьсот сорок рублей Безотчетова; что у кого-то он действительно спрашивал о том, кто сорвал тогда банк: "Не этот ли Мирзоянц?" А спрошенный ответил: "Нет, это Аносов". Припомнив это, Матийцев тут же повернулся и пошел от Безотчетова, не считая нужным с ним прощаться.
Теперь, когда все стало для него понятным в разговоре с ним Автонома Иваныча, он припомнил, как тот упомянул и насчет книги "Горное искусство", чтобы никому она не была продана, кроме него. Не только эту книгу, кое-что и другое приходилось ему здесь продать, если бы нашлись покупатели: денег на отъезд у него не было. Между тем именно его, Автонома Иваныча, встретил Матийцев на рудничном дворе, идя к себе от Безотчетова: он, значит, совсем не спускался в этот день в шахту и не иначе как ждал, чем окончится объяснение Матийцева с главным инженером.
– Ну что?
– спросил он, как бы тая еще надежду на то, что его начальник останется и снова будет заведовать "Наклонной Еленой".
– Берите у меня "Горное искусство", - ответил Матийцев.
– А может быть, и еще что-нибудь возьмете? Костюм, зимнее пальто... Да ведь и еще есть у меня книги по горному делу, - выручайте: денег на отъезд у меня никаких нет.
– И выручу! А что же, не выручу, вы думаете? Выручу!
– с подъемом сказал Автоном Иваныч.
– Я от вас за год с вами работы ничего худого не видел!.. Вот только насчет денег как, не знаю, - есть ли у меня с собою...
И он вытащил из кармана кожаный кошель и заглянул в его нутро.
– Ну как? Есть что-нибудь?
– Э-э, хватит!
– бодро ответил Автоном Иваныч. Так же бодро он отбирал в квартире Матийцева нужные ему книги по горному делу и всесторонне рассматривал его теплое пальто с каракулевым воротником.
Дарьюшки в это время не было дома: она ушла на рынок за провизией для обеда. До ее прихода успел управиться и Автоном Иваныч, унеся в завязанной узлом простыне все, что купил у Матийцева, и оставив своего бывшего начальника счастливым обладателем нескольких десятков рублей.
Дарьюшка вернулась со своей корзинкой усталая, с потным раскрасневшимся лицом, но с явным сознанием исполненного долга, но только что начала перечислять и показывать, что она купила и сколько за что дала, как хозяин ее сказал ей кротко:
– Вот что, Дарьюшка: я сегодня обедать не буду, - я сейчас уложу чемоданы и поеду на станцию.
VII
Когда человек изумляется, он на мгновение как бы каменеет: так окаменела, услышав это, и Дарьюшка. Только выйдя, наконец, из окаменения, она прошелестела:
– Это куда же еще уезжать вам?
– Куда уезжать?
– повторил ее вопрос Матийцев и непроизвольно как-то стал глядеть на нее очень внимательно, точно стремясь навсегда запомнить ее такую, какова она вот теперь, - узкую к голове, широкую книзу, - в полосатой лиловой когда-то выцветшей кофте и коричневой юбке, с серебряными сережками в ушах, с двуцветными от загара гусиными лапками около глаз, часто слезящихся от въевшегося в них кухонного дыма; с небольшим кое-как наскоро слепленным носом и широкими, вдавленными уже от беззубости губами.
– Куда именно уезжать, я еще не решил, признаться, - отвечал он, хотя и продолжая глядеть на нее, но как бы говоря вслух с самим собою.
– Да об этом подумать будет еще время и до станции и на станции... Можно будет поехать в Харьков, через Лозовую, но можно и в Ростов... Соображений много всяких и теперь, а когда выеду отсюда, их появится еще больше...
– То есть как же это выходит? Едете, значит, сами не знаете куда? удивилась теперь уже Дарьюшка так, что это было равно испугу.
– Да, выходит, что точно, определенно не знаю, - подтвердил Матийцев, - и потому это выходит, что уезжаю совсем.
– Сов-сем?
– Дарьюшка взмахнула, как для полета, руками и сложила их на животе, а глаза ее сразу переполнились до отказа слезами, и когда она пролепетала одними губами: - Как же это совсем?
– то Матийцев больше догадался об этом, чем услышал.
– Очень просто, Дарьюшка, - сказал он поэтому громче, чем говорил обычно.
– Ведь меня уволили с рудника.
Вот только когда Дарьюшка всплеснула руками, и слезы теперь уже покатились по ее щекам на складку пониже подбородка.
– Да как же это они смели, злоде-еи!
– проголосила она.
– Так и смели... Шахта ихняя - смелости тут очень большой и не надо...
Говоря это, Матийцев вытащил чемодан, стоявший у него под койкой, и поставил его на стул, добавив к своим действиям объяснение:
– Раз уволили, значит, надо укладывать свои пожитки и казенное помещение очищать.
Вдруг тень какая-то упала через окно в комнату. Матийцев вскинул глаза к окну и увидел тут же за ним высокую женскую фигуру: не по-рудничному изящно одетая женщина в шляпке с очень широкими полями стояла спиною к окну. При этом она как будто спрашивала кого-то невидного отсюда, концом зонтика показывая назад, на то самое "казенное помещение", какое он освобождал.
Что-то очень знакомое почувствовалось Матийцеву, когда он глядел на картинно-стройный стан этой новой на руднике женщины, а когда она повернулась лицом к окну, то увидел, что это была Лиля, или, как он теперь назвал ее про себя, - Елизавета Алексеевна, - та самая, которая в письмах к нему подписывалась одною только буквою "Э"...
Это было так неожиданно, это было так необъяснимо, это было так неестественно наконец, что показалось сном, и он непроизвольно тряхнул головою, чтобы убедиться, что не спит, бодрствует, только что достал чемодан из-под кровати, готовясь уложиться и ехать.