Преодолей себя
Шрифт:
— Ну, открой! Объяснишь, что там и как.
Синюшихин не открывал, видимо, почувствовал что-то неладное, боялся.
— Не откроешь — хуже для тебя,— припугнул его Чакак.— Как дезертира расстреляют.
За дверью щелкнул крючок, и дверь распахнулась. Синюшихин попятился, глаза его округлились. Увидев Настю, он сразу понял, что это конец, что пришло возмездие. Стал умолять:
— Не виноват я. Пожалейте, христа ради. Не виноват. Простите!
Он упал на колени, спина его тряслась не то от рыданий, не то от страха. Настя с брезгливостью глядела на Синюшихина, приосмотрелась: в избе было полутемно, на столе чадила
— А мать где?
— Мамаша? Она к Цыганковым ушла,— ответил плаксиво полицай. — Сейчас вернется. А что со мной?
— Отведем куда следует,— ответил Афиноген. — Сбежал-то откуда?
— От партизан.
— Так вот к партизанам опять и отправим.
— Зачем? Я не хочу. Не хочу!
Синюшихин опять бросился в ноги Афиногену, затрясся в конвульсиях, зарыдал.
— Отпустите, ради бога! Простите! Настя, прости! — Он смотрел на Настю умоляюще, увидев пистолет в ее руке, сник.
— Вставай, пошли,— приказал ему Чакак. — Одевайся, нам ждать некогда.
— А куда пойдем-то? — снова спросил полицай и начал поспешно напяливать на плечи мундир.
Одевшись, он покорно вышел в сени. Оказавшись на улице, бросился бежать. Настя, вскинув пистолет, устремилась за беглецом. .
— Стой! Стой! — закричала она. — Стрелять буду! Остановись, гадюка!
Спина Синюшихина еле различалась в полутьме, он бежал и, словно бы ныряя,
спотыкался. Настя еле поспевала за ним и страшно боялась потерять его из виду. Потом выстрелила из пистолета. Попала в него или нет, она не знала, а сама споткнулась и распростерлась плашмя на сырой земле. И в этот момент мимо нее вихрем промчался Чакак. Он стрелял на ходу и кричал:
— Остановись, гад! Все равно не уйдешь! Не уйдешь, предатель!
Потом он, видимо, догнал Синюшихина, послышался еще выстрел — и все затихло, замерло, оцепенело.
Чакак вернулся, когда она уже поднялась, чувствуя острую боль в правой ноге: падая, ударилась о что-то твердое.
Чакак тяжело дышал и, поддерживая Настю за руку, спрашивал:
— Не сломала ногу?
— Нет, нет, только ушиблась. А он там как? Синюшихин?
— Именем закона и народа приговор приведен в исполнение. С негодяем покончено,— сказал он просто, так просто и обыденно, как будто бы ничего и не случилось.
Стояла мертвая тишина, черная и тягучая. Настя с облегчением вздохнула, словно сбросила тяжкий груз, но сердце стучало громко и тревожно, звало куда-то. Хотелось поскорей уйти от этой захолустной деревеньки Нечаевки, уйти к своим...
— Пойдем,— сказала она Афиногену и взяла его за руку.
Он покорно зашагал рядом. Над землей висела густая и влажная темень, почти ничего не было видно, накрапывал мелкий холодный дождь.
Глава семнадцатая
Наконец пришло предписание свыше отправить группу Усачевой по определенному маршруту и с определенным заданием. Настя получила соответствующие инструкции, и разведчики двинулись в путь. Шли пешком до деревни Глебово, километров пятнадцать. Пауль нес радиостанцию, Настя и Паня шли следом, часто отдыхали, а когда пришли
Снежок выпал неделю назад, слегка подмораживало, лошадка бежала не очень ходко, а когда переходила на шаг, Настя соскакивала с дровней и шла позади пешком. Пауль тоже шел рядом, хлопал ладошкой Настю спине, подбадривал:
— Так-так, невеста, пойдем на самый край света. А там, глядишь, обвенчаемся. Муж и жена — согласна на это?
— Согласна,— отшучивалась Настя. — Как говорят: кто жить не умел, того помирать не выучишь.
— Смерть от нас в сторонку уйдет, и мы еще долго жить будем. Очень долго... Так что,
Настя, будь веселой. Впереди счастливая дорога, и длинная-предлинная.
— Ой ли, Пауль, твоими бы устами да мед пить. Дай бог нам удачи. А дорога все же разухабистая.
Путь и на самом деле предстоял опасный. Они понимали, что могут возникнуть рискованные ситуации: остановит патруль, начнется проверка документов. И что самое страшное — начнут обыскивать подводу. Ведь под сеном на санях — радиостанция. Обнаружат — что тогда? Провал.
И все же Настя надеялась, что этого не случится, — она и Пауль отлично говорят по-немецки, так что с любым патрулем можно свободно объясниться. Сама она теперь — Анна Мюллер, немка по происхождению. Пауль — жених. Куда едут? Известно куда — к родственникам в Латвию, там у Анны проживает тетя. Версия была продумана до мельчайших подробностей.
В первый день их останавливали только два раза, все сходило благополучно, Настя
отшучивалась, а Пауль серьезным тоном вставлял нужную реплику. Документы у них — носа не подточишь. Гурьянов постарался.
Ночевали в глухой деревушке и на другой день должны были двинуться дальше. Подъехали к железнодорожному полотну — у шлагбаума скопилось подвод пять или шесть. Настя насторожилась: переднюю подводу обыскивали. Она еле слышно предупредила своих:
— Готовьте, друзья, оружие. Назад пути нет. — И, просунув руку в потайной карман, потрогала дуло пистолета.
Минуты тянулись томительно долго. Пауль, держа вожжи в правой руке, соскочил с телеги и пристально всматривался, что делается впереди. Там шла тщательная проверка первой подводы, другие ждали своей очереди.
Наконец очередь дошла и до них.
— Что везете? — спросил патрульный. Рядом с ним стоял немолодой лейтенант, наблюдал за проверкой
— Сами себя везем,— ответила Настя по-немецки, — да вот сено коню под хвост.
Часовой опешил, услышав немецкую речь. Он не знал, по всей видимости, что ответить, и ждал приказаний лейтенанта. Тот подошел к подводе и, пристально глядя на Настю, спросил в свою очередь:
— Кто такая? Почему хорошо говоришь по-немецки?
— Я немка, Анна Мюллер, а это мой жених — Пауль Ноглер.
— Что, он тоже немец? А не партизан, одетый в немецкую форму?
— Нет, я солдат немецкой армии,— ответил Пауль,— лежал в госпитале. Сейчас еду в Латвию с невестой Анной. Вот мои документы,— и он показал их лейтенанту.
Офицер вертел их в озябших руках так и этак и, вернув Паулю, потребовал документы Насти, а затем Кудряшовой. Опять долго просматривал и, убедившись, что документы не поддельные, вернул их законным владельцам. Весело заулыбался, подошел к Паулю, хлопнул его ладонью по спине, сказал: