Прерванная юность
Шрифт:
Две девушки споро шагали по песчаной дороге и весело переговаривались, предвкушая встречу с людьми. Они не думали о том, что идет война, на их земле хозяйничает враг.
Девушки просто шли по своей земле, их молодые ноги не чувствовали усталости и легко отмеряли версты. Елена с Дуняшей так увлеклись разговорами, что не сразу обратили внимание на шум, который слышался позади. Он с каждой минутой нарастал, заставив девушек обернуться.
– Что это?
– испуганно вскрикнула Дуня.
Из-за поворота показалась колонна мотоциклов.
– Немцы! Бежим!
–
– Мама!
– завопила Дуняша и припустила вдоль дороги.
– Куда ты!? В лес беги за мной!
– Елена почти скатилась с большака под откос и побежала к лесу. Сердце девушки тяжело бухало в груди, от страха она почти ничего не видела. Когда ворвалась в чащу, то упала в первую подвернувшуюся ямку.
Дуни рядом не было. Сквозь еловые заросли и высокие сосны едва просматривалась проселочная дорога.
"Дуни не видать, рядом спряталась где-нибудь", - подумала девушка.
– "Молодец, молчит, не зовет. Сейчас немцы проедут, дальше пойдем".
Елена прислушалась, тарахтенье немецких мотоциклов раздавалось уже напротив, и она уткнулась лицом в землю.
"Сверху виднее, не заметили бы", - успела подумать она прежде, чем шум моторов на большаке не стих.
"Неужели увидели?" - испугалась девушка, не решаясь поднять голову.
Издали послышался чужой гортанный говор, металлический лязг, затем раздались частые выстрелы. Совсем не страшные щелчки, похожие хлесткие удары кнута Ефима. Любопытство победило страх и, когда выстрелы стихли, Елена посмотрела на возвышающийся большак. Немцы стояли спинами к ней и что-то рассматривали на противоположенной стороне от дороги. Они оживленно махали руками и громко разговаривали, показывая вдаль.
Затем послышалась команда, взревели моторы и колесный строй покатился дальше по дороге.
– Что же они там рассматривали?
– подумала Елена, поднимаясь на ноги.
– Это Дуняшку заметили, - вдруг осенило девушку.
– Вот, глупая! На ту сторону подалась!
Елена заспешила на дорогу, остановилась и, прижимая руку к груди, лихорадочно глядела на лес. Ничего не увидела и тихонько позвала:
– Дуня! Откликнись! Это - я, Лена!
В ответ лишь шумели вершинами на ветру могучие ели и сосны, разноголосо пели в чащобе невидимые птицы.
– Дуняша! Ответь мне!
– отчаянно крикнула Елена и, спустившись по откосу с дороги, пошла к лесу.
Дуня лежала на спине метрах в десяти от кромки леса. Она нелепо подогнула левую ногу и молчала, уставившись серыми глазами в безоблачное небо. На красной безрукавке с трудом угадывалась на груди кровь. Слепая пуля угодила прямо в сердце девушки,
когда она обернулась к дороге, не добежав совсем немного до чащи. Дуняша, не охнув, замертво повалилась на землю.
Ефим долго откашливался, выслушав рассказ Елены, которая закидала подружку еловым лапником и побежала назад, к стойбищу. И было не понять: толи недавно выкуренная самокрутка душила пожилого пастуха, толи мужчина скрывал слезы, жалея Дуняшу, которая погибла так глупо, ни за что.
–
Дуню похоронили на светлой лесной полянке недалеко от большака. Рядом росла кудрявая береза, которая прикрыла, как шатром, свежий земляной холмик. Ефим вырубил крест и воткнул в землю со словами:
– Спи спокойно, Дуняшка. Извиняй, что не уберег тебя. После войны соорудим памятник, а пока полежи так.
Елена с Варей нарвали полевых цветов и уложили на могилу, тихо плакали. Для них кончилось безмятежная юность. Война ее укоротила, заставила разом повзрослеть девчат.
– Последний раз спою, подружка моя, частушки. Нам не сочинять их теперь с тобой, - сказала, прощаясь.
– Соловейко за рекою Громко песни распевал.
Как пришел фашист поганый, Соловейко замолчал.
Распроклятая Германия, Сгорела бы в огне!
Принесла одни страдания Не забудем и во сне.
Большими мастерицами были Елена и Дуня, на лету придумывали задорные частушки, распевали их на вечеринках. Но столько горя и отчаяния звучало в этот раз в голосе Елены, что Ефим вздрогнул и положил руку на плечо девушки:
– Не рви душу, придет время, погоним немца, отомстим за Дуню.
Прошло два дня. Хлеба почти не было, картошки оставалось на пару дней. Правда, молока было в избытке, да и мяса, если забивать овечек, хватало бы надолго, но об этом Ефим упорно молчал. Он упрямо надеялся на чудо, что им удастся вывести стадо в тыл и без потерь сдать его. Девчата были подавлены смертью подруги, больше молчали, не смеялись, как прежде.
– Как ни крути, а нужно выбираться к людям, - сказал Ефим и поспешно добавил, поглаживая давно не бритый подбородок.
– В этот раз сам пойду, останетесь здесь. Елена
– старшая, а ты, Варвара, делай, что она скажет.
Пастух попрощался с девчатами, закинул за плечи котомку из мешковины, надвинул на глаза видавшую виды кепку неопределенного цвета и исчез в густом лесу.
Но далеко не ушел.
– Стой! Кто такой?
– услышал он за спиной и обернулся. Возле огромной сосны стоял молодой мужчина. Он внимательно смотрел на Ефима, держа наизготовку снайперскую винтовку. Поодаль за кустарником с карабином стоял другой. Оба одеты в штатское, на головах - кепки. Ни дать, ни взять - колхозники.
– Не видишь, человек!
– не заробел пастух.
– Вижу, что не леший!
– усмехнулся рыжеволосый мужчина с винтовкой.
– Грибы собираешь в сидор или лесным духом дышишь?
– Это - мое дело, а ты сам? Что бегаешь с винтарем по чащобам?
– Ефим старался понять, что за вооруженные люди перед ним.
– Ты отвечай, а не задавай вопросов. Что делаешь в лесу в военное время?
– Ладно, мне скрывать нечего. Пастух - я, у родственников гостил, теперь бреду, вот, домой, зашел по нужде в лес. Житейское дело, что такого? А вы, что за люди?