Преследуя восход
Шрифт:
Однако, по мере того как мы приближались, они не теряли вида, не растворялись, как это обычно бывает с облаками, в бесформенные клочья. Наоборот, с каждым мгновением они делались резче и тверже, все более отчетливыми. Казалось, они материализуются из туманов вдали. Кружащиеся пятна белого по их золотым краям становились волнорезами, разбивающимися об обширные бледные пески: я слабо слышал их, когда мы проходили мимо. Тенистые серые вихри леса в их сердцевине превращались в верхушки высоких деревьев, шелестящих на ветру листьями, ветер донес до меня их тяжелое медленное дыхание и — очень слабо — аромат листьев и сосновых игл, папоротников и влажного перегноя, запахи древних лесов, давно исчезнувших с лица земли. Примерно на высоте деревьев хлопали крылья уже не морских птиц, а ширококрылых хищников, паривших и устремлявшихся вниз: скоп, ястребов и гордых орлов. С маленьких островков, попадавшихся на пути, доносился скорбный жалобный лай, и серые силуэты двигались на фоне скал, поднимая круглые головы, следя за нами, когда мы миновали их; иные в страхе обращались в бегство. Я видел мало признаков какой-то другой жизни, хотя как-то, я с уверенностью могу сказать, мимолетно обрисовался черный силуэт оленьих рогов на сине-золотом фоне; но признаков присутствия человека я не видел. Однажды, правда, когда мы огибали высокий серый мыс, ко мне из гребня лесов донесся пронзительный зов труб. Меня никогда не волновали подобные звуки, но этот был здесь к месту, жалобный и торжественный одновременно, словно эти дикие берега обрели голос, чтобы воспеть свое одинокое великолепие. Он пел прямо мне в душу, и я поддавался ему, забыв обо всех прочих чудесах в этом тихом пении, я рвался сойти на землю, отбросив все мои тревоги, и бегать, свободным, по густым лесам. Меня резко вывела из транса рука Молл, упавшая на плечо.
— Лучше не прислушивайся, мой сэр, — спокойно заметила она, — когда играют не люди.
— Не люди? — тупо повторил я. — Но то, что я слышал, не ветер.
— А я разве это говорила? Но на этом прекрасном острове людей нет. Музыки много, но людей нет.
Пляж появился перед нами. Прямо над линией моря на фоне светлых песков неестественно прямо возвышалась высокая черная скала, ее склоны, поблескивавшие, как потрескавшееся стекло, вырисовывались грубо и отчетливо. Над нашими головами заскрипели паруса, заскрежетало оружие, и изношенное дерево под моими ногами накренилось под новым углом: корабль менял галс. Прозвучали приказы, и люди кинулись к брасам. Я огляделся: теперь у руля стоял Джип, и он уводил корабль подальше от берега.
— Самый мудрый штурман на свете, — прокомментировала Молл. — В этих местах есть много способов налететь на скалы.
Дружески хлопнув меня по плечу, она вернулась назад на ют, чтобы присоединиться к Джипу. Я рассеянно потер царапину и прислушался к песне, которую пел какой-то матрос под эту зловещую музыку, замиравшую вдали за кормой.
Здесь старости нет, И нет здесь горя. Здесь как в небе звезд — Тучных стад в долинах. Меж цветущих лугов Здесь струятся реки Меда, молока И крепчайшего эля. Здесь голода нет, И нет здесь жажды — В пустынной стране, Земле вечно юной!— Отставить, ты, тарахтело! — зарычал капитан Пирс, но певец и без того уже замолчал. С холмов с насмешливым карканьем поднялась стая серых ворон, и это было последнее, что мы услышали.
Мой взгляд был все еще прикован к берегу, но облачные острова по обе стороны уже исчезали, снова растворяясь в туманном далеке. Я не сразу заметил, как рядом со мной оказался маленький стюард:
— Капитан свидетельствует свое уважение, хозяин, и спрашивает, не выпьете ли вы с ним и со штурманом вина перед обедом на юте?
Конечно, я бы выпил. После тревог и всех этих экскурсов — Господи, неужели это было только вчера? — а также бессонной ночи я чувствовал, что мне срочно надо выпить, желательно чего-нибудь покрепче. Я подумал: интересно, пьют ли на каперах ром? Вино, однако, оказалось чем-то вроде мадеры, дымчатым и невероятно крепким, оно подавалось судовым коком в оловянных кубках вместимостью в полпинты. После второй порции я уже совсем не чувствовал боли и ощущал себя достаточно уверенно, чтобы, подражая Джипу и капитану, положить ноги на поручни и покачиваться на стуле в такт легкому прыгучему движению судна, в то время как Молл облокотилась на огромный руль. Однако что-то не давало мне покоя, и, когда мы поднялись, чтобы сойти вниз, я сообразил, что это было.
— Солнце! Оно уже почти село! Но, черт побери, мы же отплыли на рассвете! А это было не более двух часов назад. И уже обед?
Пирс громко загоготал, его челюсти застучали и затряслись, и в ответ ему с нижней палубы прозвучал негромкий смешок. Джип изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица, но у него ничего не вышло. И только Молл даже не улыбнулась, но серьезно смотрела на меня со скамейки рулевого.
— Валяйте, смейтесь, — непринужденно сказал я. — Ничего, я здесь новичок.
— Извини, Стив, — ухмыльнулся Джип. — Помнится, меня в первый раз это тоже потрясло, а ведь меня предупреждали. Вспомни, к востоку от солнца, к западу от луны — вот где лежит наш путь. Так что оно, натурально, садится сейчас у нас за спиной, и мы теряем день. Не волнуйся, мы наверстаем его на обратном пути. А теперь пошли поедим.
Я немного опасался пищи, смутно припоминая рассказы о сухом печенье из изъеденной долгоносиками муки и солонине, жесткой, как камень, и плесневелой. Маленькая кают-компания была ярко освещена покачивающимися бронзовыми лампами, мебель была в стиле королевы Анны или что-то в этом роде — я не назвал бы ее антикварной, во всяком случае на этом судне, стол был сервирован ярко начищенным серебром. Капитан Пирс, по всей видимости, занимался доходным бизнесом; как бы там ни было, он жил на широкую ногу. Пять перемен, с вином, даже закусок было несколько сортов, в основном тушеные овощи и нарезанное кусками мясо, а кроме того, жареная дичь, на каждого по птице. Все трехзвездочные рестораны в городе готовы были бы пойти на убийство, только бы заполучить такое. Я ощутил некоторое беспокойство, когда мне сообщили, что это золотые ржанки, они ведь, кажется, были редкими птицами. Но здесь все было иначе, к тому же ничто уже не могло вернуть птичек, и я с жадностью проглотил блюдо. В море мой желудок первое время всегда бывал не в лучшем виде, но только не здесь. По-видимому, он просто отказывался верить, что мы в море.
После обеда были поданы кофе и бренди. Джип закурил сигару, а капитан — огромную трубку, набитую, по моему предположению, той же смесью серы и крапивы, что и то снадобье, которое он нюхал. Я ухитрился выдержать возникшую в этом ограниченном пространстве атмосферу где-то около часа, пока эти двое состязались друг с другом, нагромождая, как я искренне надеялся, горы невероятных историй о своих прежних столкновениях с волками и прочих опасностях, подстерегающих в море. Теперь я уже не осмеливался чему-либо не верить, даже рассказу Джипа про то, что именно он поймал, использовав в качестве наживки бычью голову. Наконец они довели меня окончательно, я принес извинения и нетвердым шагом отправился в постель. Или, вернее, на койку. Капитан предлагал мне как хозяину воспользоваться своей каютой, однако я счел тактичным отказаться. Вместо этого я занял одну из крохотных кабинок, как их здесь называли, примыкавших к дверям кают-компании. Джип в качестве штурмана занял кабинку по левому борту. В моей, размером чуть больше шести квадратных футов, был только расшатанный стул, откидной столик у стены и зловеще смахивающий на гроб ящик, подвешенный канатами к балкам наверху. Это и была моя кровать. Мне она была коротковата дюйма на два, а я еще не научился спать свернувшись калачиком. Кроме того, все мои рефлексы прямо кричали, что сейчас около девяти утра и мне давно пора на работу. Воздух был спертым и как-то уж слишком отдавал обедом, единственный иллюминатор, выходивший на палубу, я открыть не сумел. Не помогло и выпитое спиртное, жужжавшее в голове. Прозадыхавшись час или два, я плюнул, оделся и снова вышел на палубу, прихватив с собой бутылку бренди, которой снабдил меня Пирс, чтобы глотнуть на ночь.
От зрелища ночи у меня перехватило дыхание — она была прекрасна. Солнце уже давно зашло, появились звезды, и огромное сияющее серое облако, изогнувшееся великой аркой, замерзшая волна над полной луной, окаймлявшей его холодным огнем, побелило палубы и превратило паруса в натянутые полотнища из серебра. Над нами сквозь широкий купол ночи, как показалось, эхом отозвался тихий гром, прокатываясь в одном ритме с мягким покачиванием корабля. Настойчивое шипение вдоль корпуса напоминало об истинной скорости, с которой мы шли, так же как хлопанье вымпелов на головках мачт и негромкий гул парусов. Несколько чаек все еще кричали нам вслед или садились на ноки реев, как на насесты. Верхняя палуба была пуста, если не считать силуэтов спящих, завернутых в одеяла. Это были вахтенные, готовые к любым неожиданностям, в то время как их товарищи более уютно устроились в гамаках внизу. Вдоль поручней ют и бак мерили шагами часовые, каждый в своем ритме, ходили, чтобы не заснуть, а у руля по-прежнему стояла Молл. Ее длинные волосы были пронизаны светом, а глаза сияли, как звезды. Часовые и помощник капитана отсалютовали при моем появлении, а Молл небрежно качнула головой, приглашая присоединиться к ней. Я поднял бутылку и увидел, как в ответ блеснули ее зубы.
— Прекрасная волчья луна! — объявила Молл, когда я забрался наверх по трапу.
— Не надо все портить! — взмолился я. — Слишком это красиво.
— Не правда ли? — весело согласилась Молл. — Иди сюда, отсюда лучше видно… Хотя еще лучше — с такелажа или с верхушек мачт…
Я много лазал по скалам, однако скалы не качаются.
— Может быть, потом… — Я собирался добавить еще что-то, но тут же позабыл об этом. Я с беспокойством смотрел за поручни корабля. Нигде не было и следа бездонной лазури, словно она вообще не существовала. Во все стороны, сверкая, как оружейная сталь, под луной простиралась пустая ширь серой ряби. Это мог быть просто спокойный океан, ловивший и отражавший мягкие тени этой плывущей перистой арки с такой точностью, что они казались одной субстанцией. Вместе они образовывали широкий туннель, почти отверстие пещеры, по направлению к которому мы и плыли, в иссиня-черное небо с подвешенными в нем луной и звездами. И все же звуки были звуками моря, и паруса надувались сильным бризом, трепавшим мне волосы.