Престидижитатор Сталина
Шрифт:
А вот селитряницы Игнатьев большие закладывал в каждой деревне, и с продажи селитры в казну тоже некоторую денежку, нужную для прокорма пейзан, получал. Раньше получал, а теперь будет получать с продажи подсолнечного масла — ну, некоторое время будет. Потому что восемь пудов селитры, которую он приготовил для продажи в казну, я у него забрал. Не на удобрения, и не для изготовления пороха — насколько я помню, из этой, кальциевой что ли, селитры порох получается вообще никакой. Просто мне пришлось заняться химией.
В школе я химию любил, потому что химия позволяет простому человеку приобщиться к изготовлению чего-нибудь вонючего или взрывающегося. Что-нибудь очень вонючее хорошо нечаянно врагу на книжку случайно пролить (на бумаге воняет дольше), а взрывающееся — положить под ножку
Но для получения всего взрывающегося (я так думаю) обязательно нужна азотная кислота. Которую вполне можно сделать из любой селитры — ну, это если есть кислота серная. А в Туле оказалось несложно купить сколько угодно (в разумных пределах) «купоросного масла». Для меня «разумным пределом» оказалась порция в два пуда — просто больше ее в городе в тот день не нашлось. Правда когда я расплачивался за покупку желтенькими блестящими пятерками, мне тут же пообещали, что нужные мне пятьдесят пудов доставят уже «до Рождества уж точно», причем сразу к дому подвезут.
Ну доставят — так доставят, а мне пока «для опытов» и двух пудов хватит. Половину потрачу на изготовление кислоты азотной, а другую половину — тоже знаю на что потратить. На опыты, ведь с окончания школьной химии столько времени уже прошло, навыки восстанавливать надо!
На досуге навыки буду восстанавливать, если этот досуг хоть когда-нибудь образуется. Потому что первым делом я все же озаботился постройкой вагранки, затем отлил из чугуна разные экзотические детальки, доработал их, согласно русской традиции, напильником — и получил достаточно мощный масляный пресс. Достаточно мощный для того, чтобы переработать новый урожай подсолнуха. Как я и предполагал, цена на подсолнечное масло уже упала до двадцати копеек серебром за килограмм, но народ уже осознал, что это масло не прогоркает гораздо дольше, чем даже оливковое, но в разы оливкового дешевле. И по вкусу ничуть не хуже — так что продать весь урожай масла у меня затруднений почти не вызвало. То есть одно затруднение вызвало, но с самим маслом или с торговлей не связанное: рафинирование я все же производил в одном-единственном (и очень «тайном») месте, а чтобы из единственного места вывезти пятьсот тонн продукта, потребовалась качественная дорога.
Не сказать, что мужики были счастливы, когда я приказал эту дорогу выстроить, но, вероятно, моя репутация в мужицкой среде уже устоялось и дорогу (относительно ровную) до «Тульского тракта» они выстроили. И поехало по ней масло в бочках…
На рынке появилось подсолнечное масло и от других «производителей» (наворовали у меня семечек на посев, ведь у меня корзинки были в диаметре раза в три больше нынешних, а такое не только не заметить очень трудно, но и не украсть практически невозможно), причем его продавали уже по тридцать копеек на ассигнации за литр, то есть втрое дешевле даже конопляного — но на мой бизнес «конкуренты» вообще никак не повлияли. Потому что они продавали масло мутное и вонючее, которое и зимой через месяц могло прогоркнуть. И фактически они мой бизнес помогли еще больше продвинуть: я скупал у этих «конкурентов» все масло, до которого мог дотянуться не привлекая внимания, а затраты на его рафинирование были куда как меньше, чем приносимая этим делом прибыль…
Зато с денежкой стало получше, настолько получше, что я зашел к Свиньину:
— Александр Григорьевич, я тут подумал, что вам несколько неудобно в старом мундире ходить — вид у вас не очень статусу соответствует. Надо бы новый построить.
— Никита Алексеевич, ты, как совсем уж дремучий мужик, думаешь, что у меня денег куры не клюют? Мундир построить — это… Да мне просто в Тулу к портным ездить уже тяжело, вот!
— Поэтому я и портного захватил, самого Погожева привез с подмастерьями.
— Так мундир-то рублей в двести станет!
— Триста, я уже обо всем договорился. Потому как если я у тебя мужик, то мне обидно что барин в обносках ходит, а если дворянин, то мне стыдно, что герой войны и отец трех героев, за державу жизнь отдавших, мундир справный себе позволить не может. Будем считать, что я или оброк мундиром тебе уплачиваю, или отдаю дань уважения герою войны. Кстати, а дом обновить не желаешь? В Павловке мужики господский дом достроили, сейчас им особо делать нечего — так что и тебе не хуже поставят, а даже и получше, так как умения набрались. Я так думаю, тебе приятно будет если все соседи позавидуют хоть в этом.
— А тебе с того какая корысть?
— Если кто при деньгах позавидует, то я же на постройке для них еще больше заработаю.
— Разве что так… а знаешь, строй!
Еще одно лирическое отступление
В котором Герой повествует о некоторых странностях века текущего и спешно раздумывает о том, как бы нахлобучить побольше лохов, используя упомянутые странности к своей финансовой выгоде.
С приглашением лучшего портного Тулы с подмастерьями в глухомань проблем вообще не было: сейчас ремесло это было строго сезонным, одежду тут шили с марта по начало лета и с конца сентября по декабрь, то есть «к Пасхе» и «к Рождеству». А подручных в любой деревне нанять было несложно, тут с иголкой и мужики, и бабы были «на ты». А еще почти в каждой деревне были свои «портные», причем как правило именно мужики, обшивавшие и свою деревню, и окрестные города. Например в Одоеве портных — именно городских — не было, но горожане голыми не ходили, ибо такие «деревенские портные» и сюртук были вполне способны пошить приличный. Опять же, мода тоже никуда не спешила — а вот я старался поспешать.
Старушка Сорокина (конечно старушка, ей уже почти пятьдесят было) после недолгих переговоров продала мне свое поместье, все три деревеньки продала. На очень удививших её условиях, но с радостью — когда она в эти условия вникла. По договору продажи за ней оставалось пожизненное право проживания в господском доме (причем не старом, а новом, по «моему проекту» специально для нее выстроенному к следующей осени — или в специально для нее же выстроенном доме в Одоеве), пожизненная рента в размере среднегодового чистого дохода с поместья за последние десять лет — и никаких забот по хозяйству (ну, если сама не пожелает что-то сделать). Для развлечений ей оставался «садик» на десять десятин и — «за счет корпорации» — конный выезд. Дежурный конный выезд, летом подрессоренная бричка, а зимой — сани. Ну и две тысячи восемьсот рубликов серебром собственно платы за поместье ей лишними не показались.
У меня эти деньги тоже особо лишними не были, но, насколько я помнил из своего «околореконструкторского детства», неплохой такой пласт руды тянулся от Павловки и далеко за сорокинские деревеньки (точнее — от Дубны за Суворов, но пока таких населенных пунктов здесь еще не завелось), причем на сорокинских землях он был, пожалуй, самым толстым. Это по меркам века двадцать первого руды там было кот наплакал, а по меркам девятнадцатого — очень даже неплохо там с рудой было, местами пласт превышал в толщину три аршина. Насчет аршинов это мне мужики доложили после разговоров с сорокинским кузнецом. А я, всё тщательно обдумав, решил все же и своим железом не пренебрегать: на рынке-то оно вроде и недорогое, но нужно и об импортозамещении подумать, а то введут купцы или тульские металлисты мне локальное эмбарго — и куды мне бечь?