Преступление в Голландии
Шрифт:
Влюбленные обнимались. Когда до них оставалось не более десяти метров, Бетье отпрянула, вышла на середину дороги, повернулась лицом к Мегрэ. Корнелиус все так же стоял под деревом, прислонясь к нему спиной.
Восемь метров…
В окне фермы — простой красноватый прямоугольник — горел свет.
Вдруг, словно выстрел, раздался странный хриплый крик, крик страха, нервного напряжения, крик, предшествующий рыданиям.
Закрыв лицо руками, прижавшись к дереву в поисках защиты, Корнелиус плакал.
Бетье выжидающе смотрела на Мегрэ.
— Не обращайте внимания…
Предельно спокойная, она бросила на Корнелиуса взгляд полный упрека и нетерпения.
Юноша повернулся к ним спиной, пытаясь взять себя в руки, но безуспешно. Ему было стыдно за свою слабость.
— Он нервничает. Он думает…
— Что он думает?
— Что его хотят обвинить.
Оставаясь в сторонке, молодой человек вытирал глаза.
Дай ему волю, и он удрал бы отсюда со всех ног!
— Я еще никого не обвинял, — возразил Мегрэ.
— Правда?
И, обращаясь к своему дружку, она заговорила по-голландски. Мегрэ показалось, что он понимает или, скорее, угадывает ее слова:
— Вот видишь, комиссар тебя не обвиняет. Успокойся.
Что за ребячество!
Внезапно она замолчала. Замерла, прислушиваясь.
Мегрэ не сразу сообразил, что ее так насторожило; лишь несколько секунд спустя он тоже различил какие-то звуки со стороны фермы.
Этого оказалось достаточно, чтобы вернуть Корнелиуса к жизни: встревоженный, нервный, он вглядывался в темноту.
— Вы слышали? — прошептала Бетье.
С мужеством молодого петушка Корнеулис сделал движение навстречу опасности. Он громко дышал. Но было поздно: неприятель оказался намного ближе, чем ожидалось.
Совсем рядом возникла фигура, узнать которую не составляло труда: фермер Ливенс в шлепанцах.
— Бетье! — позвал он.
Девушка не ответила. Он позвал снова, и она робко отозвалась:
— Ya!
Ливенс прошел мимо Корнелиуса, сделав вид, что не замечает его, и остановился перед Мегрэ. Взгляд его был суров, ноздри дрожали от гнева. Он еле сдерживался. Повернувшись к дочери, он что-то сказал ей резким, приглушенным голосом.
Две-три фразы. Она молчала, опустив голову. Тогда он приказным тоном повторил эти фразы несколько раз. Бетье пробормотала по-французски:
— Он требует, чтобы я вам сказала…
Отец внимательно следил за ней, пытаясь догадаться, точно ли она переводит:
— Что в Голландии полицейские не назначают девушкам свидания ночью, в деревне.
Мегрэ покраснел, что случалось с ним чрезвычайно редко. В висках у него стучала кровь — настолько глупым, злонамеренным было обвинение. К тому же здесь, в тени деревьев, беспокойно озираясь, притаился Корнелиус. И отец должен был знать, что Бетье вышла к нему! А потом?
Что ответить? Как объясниться?
Впрочем, ответа от него и не ждали. Фермер пощелкал пальцами, как подзывают собаку, жестом приказал дочери идти. Девушка еще колебалась. Она повернулась к Мегрэ, не осмеливаясь взглянуть на своего возлюбленного, и наконец пошла впереди отца.
Корнелиус не шелохнулся. Он, правда, сделал попытку обратить на себя внимание проходящего мимо фермера, но в последний момент передумал. Отец и дочь ушли, и вскоре на ферме хлопнула дверь.
Мегрэ был так поглощен этой сценой, что совсем забыл, смолкли или нет во время нее лягушки. Сейчас во всяком случае их хор стал оглушительным.
— Вы говорите по-французски?
Молчание.
— Вы говорите по-французски?
— Немного.
Корнелиус с ненавистью смотрел на Мегрэ, отвечал сквозь зубы и всем своим видом подчеркивал недружелюбие, избрав его формой защиты.
— Чего вы боитесь?
Слезы брызнули снова, но уже без рыданий. Корнелиус долго сморкался. У него дрожали руки. Казалось, он был на грани нового кризиса.
— Вы действительно боитесь, что вас обвинят в убийстве вашего преподавателя?
И Мегрэ сердито добавил:
— Идем!
Комиссар подтолкнул его в сторону города, и они пошли. Мегрэ долго говорил, чувствуя, что половина слов не доходит до спутника.
— Вы боитесь за себя?
Мальчишка! Худенькое, бледное лицо с неопределившимися чертами, узенькие плечи в облегающей форме, фуражка воспитанника мореходного училища. Мальчишка, наряженный моряком. Весь его облик выражал недоверие, и если бы Мегрэ говорил громко, Корнелиус наверняка поднял бы руки, защищаясь от ударов.
Черная нарукавная повязка привносила во все жесткую безжалостную нотку — лишь месяц назад мальчишка узнал о смерти матери в Индонезии. Это могло произойти вечером, когда он в Делфзейле от души веселился или даже в день ежегодного бала в училище.
Что ждет его через два года, когда он, став третьим помощником, вернется домой? Поведет ли его отец на еще свежую могилу или познакомит с другой женщиной, обосновавшейся в доме?
И жизнь пойдет своим чередом: вахты, стоянки, Ява — Роттердам, Роттердам — Ява, два дня здесь, пять часов там.
— Где вы находились в момент убийства преподавателя?
Раздался всхлип, страшный, мучительный. Мальчишка в белых перчатках схватил Мегрэ за лацканы пиджака конвульсивно дрожащими руками.
— Неправда! Неправда! — твердил он. — Nein! [10] Вы не понимать! Не… нет… неправда!..
Они снова наткнулись на белый луч маяка. Свет ослепил их, вырезал в ночи фигуры, подчеркнул детали.
— Где вы были?
— Там…
Там — это дом Попинги, канал, который он взял за привычку переходить, прыгая с бревна на бревно.
10
Нет! (голл.)