Преступление
Шрифт:
Он шел очень медленно, словно нехотя, и я подумала, что он тоже, должно быть, знает.
Один из полицейских что-то сказал Джеку, тот взглянул мельком и кивнул. И они двинулись навстречу Алу.
Глава 5
Роберт Тэлберт
Я не знаю почему. Всегда всем зачем-то надо знать — почему? Черт возьми, если вы всякий раз оглядываетесь и спрашиваете себя почему, вы никогда никуда не дойдете. Я только знаю, что хотел ему купить подарок, поэтому вместо школы отправился через каньон к полю для гольфа. Вот и все.
Я
Конечно, я выругался, а потом стал ржать над собой, поскольку настроение у меня было не то, чтобы расстраиваться из-за мелочи. Отец такой добрый и все прочее, и мне хотелось купить ему небольшой хороший подарок. А если все будет в порядке, мы опять станем с ним разговаривать, как раньше. Я сниму камень с души и расскажу все про школу, как прогуливал и все остальное, а он скажет: «Ладно, сынок, никогда не поздно начать с чистого листа, и я уверен, теперь все пойдет лучше и... Ладно уж. Я и не из таких передряг, мальчик, выпутывался!»
Я стащил ботинок и вылил из него воду, потом отжал носок и повесил его на куст посушиться. Времени у меня был вагон. Я мог легко управиться на поле с двадцатью семью или даже тридцатью шестью лунками, если повезет. Только, хорошо бы, хоть сегодня туда не набежала бы куча соперников. Но на душе у меня было слишком легко, чтобы об этом думать.
Я валялся на спине с закрытыми глазами и мечтал в полудреме о том, как теперь пойдут дела. Тут мне почудились какие-то звуки позади, какой-то хруст, но я не обратил на них внимания. О ней я и не помышлял, пока она не запустила руку мне в волосы.
Я вскочил и сел. Она смеялась и потряхивала волосами, сидя на корточках прямо передо мной. Мне пришлось подвинуться, чтобы сесть.
— Какого черта ты тут? — спросил я. — Чего ты не в школе?
— Простыла. А ты чего не в школе?
— Ты, надо думать, меня заложишь. Ну, валяй, посмотришь, что из этого выйдет.
— Ох-ох. — Она тряхнула головой. — Я не стану тебя закладывать, что бы ты ни сделал.
— Да ладно, мне без разницы.
Я дотянулся и снял носок с куста, он совсем высох, и я стал его надевать. Она взяла его у меня — не вырвала, а так, мягко, — и повесила обратно.
— Хочешь простудиться? — спросила она. — Оставь его там, пока я не разрешу тебе его надеть.
— Черт, тебе какое дело? Кто тебя просил приходить сюда и командовать?
— Но это же так хорошо — всегда нужно, чтобы кто-то о тебе заботился.
Я сказал, что она спятила.
— Спорим, твоя мать не знает, где ты. Ты наверняка слиняла, ничего ей не сказав.
— Она даже не знает, что я у нее стянула сигареты. Хочешь сигаретку, Бобби? — На ней были такие смешные шорты — ну, не шорты, а девчачьи штанишки для велосипеда. И еще одна из тех дурацких тесных блузок, которые ее мать всегда носит, и свитерок из той же серии. Она его надела не как положено, а набросила
Я повторил, что она с приветом, но начал рыться в ее карманах, и, черт побери, это было такое безумное ощущение, когда я копошился в этой идиотской блузке, а она вся выгнулась, ну и — вы понимаете.
Мы взяли по сигарете, и я дал ей прикурить, а потом бросил пачку и спички ей на колени.
— Так, — сказал я, — вообще-то мне надо двигать побыстрее. Дел сегодня полно.
Она промычала что-то, опершись на локоть.
— Схожу на гольф, — сказал я, — сниму баксов.
— Да? — Она лениво выпустила струйку дыма. — Так вот куда ты таскаешься все время.
— Ну, не все время. Заработаю и валю в город! Раз у меня оказалось баксов десять — вот это была жизнь! Поешь в ресторане на вокзале, потом по лавочкам походишь, и в тир, и еще в раз в кафе. Красота!
— Ну, какой ты скверный мальчик.
— Да ладно, может, это и звучит глупо, но на самом деле правда.
Она потушила сигарету и легла на спину, заложив руку за голову. Улыбнулась мне и как-то так пригладила место рядом с собой, и я тоже прилег. Так было гораздо удобнее, и почему-то мне хотелось на нее смотреть, словно я по ней соскучился. Не то чтобы она мне очень нравилась или что-то в этом роде, просто вы привыкаете, что кто-то всегда рядом, а потом вдруг его не находите, и вам становится грустно.
Так мы валялись, и ее рука очутилась в моей, хоть это ничего и не значило на самом деле. Да, черт, она вечно таскалась за мной, сколько я себя помню, и я то поддерживал ее, чтобы не упала, то еще как-то помогал, и хотя так долго за руки мы раньше и не держались, но в этом не было ничего особенного, самое обычное дело. Просто мы валялись и болтали, и все нормально.
— Бобби... — начала она.
— Чего?
— Ты помнишь, как мы играли вместе целыми днями, а потом пора было идти домой, и мы... мы целовались на прощанье.
— Ну... да.
— Бобби, когда же это было? Ну, то есть когда ты меня целовал.
— Откуда я знаю? Да ну тебя, Джози!
— Ну, если ты психуешь, стоит мне что-нибудь сказать, лучше я пойду.
— Ну и иди. Это ты психуешь. Я только сказал, что не помню.
— Нет, ты злишься. Сразу видно.
— А мне вот не видно. Вот смехота!
— Погляди мне в глаза и скажи, что ты не злишься.
— Очень надо. Слушай, Джози, что ты все мелешь чепуху про...
— А вот и не скажешь...
Ну, этого я, конечно, снести уже не мог. Я перевернулся, посмотрел на нее и повторил, что я не психую, два раза повторил, глядя на нее в упор, ну, почти — но ей, конечно, этого было мало.
— Все равно ты псих, — сказала она. — А то бы ты знал, что тебе надо делать.
— Джози, прекрати!
— Да, да, ой, Бобби, да что же это...
Ну вот, я абсолютно ничего не сделал, а она стала плакать. Не сильно, правда, прикрываясь руками, ну, вы понимаете как. Тут я ее поцеловал, а она меня, а когда я попробовал отодвинуться, то она мне не дала.