Преступники. Факел сатаны
Шрифт:
В комнате стоял прогретый дух бумаг, пыли и еще чего–то знакомого. Игорь Андреевич потянул носом. Так и есть. Отсутствовал почти месяц, а табачный дым не выветрился. Запах мучительных размышлений, трудных допросов, нелегких решений…
Чикуров распахнул окно. Ворвался шум машин и человеческой толпы. С утра парило, остро пахло выхлопными газами.
Вдруг Чикурова охватила жажда общения. Совершенно неодолимая. Какая бывает только у вернувшихся из отпуска. Он вышел, торкнулся в соседнюю дверь. Закрыто.
Чикуров решил зайти к своему непосредственному
Олег Львович еще недавно, с год приблизительно, был свой брат, следователь–важняк. Начальственный апломб его пока не коснулся, и генеральский чин (государственный советник юстиции 3–го класса) в общении не ощущался. Во всяком случае, с Чикуровым он так и остался на «ты».
— Привет, привет, — встретил Вербиков Игоря Андреевича улыбкой. — Отгулял, значит, на всю катушку… И где же?
— Проехался по Северу…
— Везет же людям, — вздохнул Олег Львович.
Он молча показал на стол, заваленный делами, бумагами. Вообще начальник следственной части выглядел неважно: бледен, под глазами мешки.
— Не мешало бы и тебе встряхнуться, — не удержался Чикуров.
— Чего захотел, — протянул Олег Львович. — Тут передохнуть некогда, а ты… Расскажи лучше, как отдыхалось на Севере? Монастырь на Соловках отреставрировали?
— Где там! Одно реставрируется, другое ветшает… Работы–то ведутся медленно.
Затрезвонил один из многочисленных телефонов на столе. Вербиков снял трубку. Разговор был коротким. Олег Львович в основном отвечал «да» или «нет». А когда закончил, сказал:
— Знаешь, санкцию на арест Шахова мы все–таки получили.
— Того самого заместителя министра? — уточнил Чикуров.
Он вспомнил, сколько нервов и сил стоило это начальнику следственной части.
— Его, голубчика… А то, понимаешь, на свободе нажимал на все рычаги, чтобы уйти от ответственности.
— Показания дает? — поинтересовался Чикуров.
— Как миленький. Через три дня после ареста накатал покаянное письмо на имя Генерального прокурора. Все признал… Но там еще раскручивать и раскручивать.
Вербиков постучал авторучкой по столу, внимательно посмотрел на Чикурова.
— Что, хочешь на это дело бросить меня? — напрямик спросил Игорь Андреевич.
— Нет–нет. — Олег Львович некоторое время молчал, что–то обдумывая. — Насчет тебя другие планы… Ты как–то рассказывал, что едва не стал певцом…
— Было такое, — ответил Чикуров и удивился: при чем тут его биография?
Действительно, в далекие теперь уже времена юности он, Чикуров, поступил в Московскую консерваторию. По классу вокала. И быть бы ему, наверное, певцом, однако судьба распорядилась по–другому. На третьем курсе, после злополучного гриппа, которым переболело полстолицы, у Игоря Андреевича случилось осложнение. На горло. По закону подлости — «бутерброд всегда падает маслом вниз»… Врачи ничего не могли сделать. Полная профнепригодность. Пришлось переквалифицироваться. И он пошел в МГУ на юридический факультет…
Игорь Андреевич уже давно забыл об этом эпизоде (так он сейчас воспринимал историю с гриппом, хотя тогда переживал ее как трагедию), а вот начальник вспомнил. К чему?..
— УБХСС копнуло в концертных организациях, — продолжал Вербиков. — Оказывается, некоторые наши эстрадные звезды такие деньги гребут, что иным торгашам и не снилось…
Олег Львович нырнул в ворох бумаг и безошибочно достал почтовый конверт, к которому канцелярской скрепкой было пришпилено несколько исписанных листов.
— Прочти, — протянул он бумаги следователю. — Весьма и весьма любопытно… Письмо от одного администратора.
— Анонимка? — спросил Чикуров, беря конверт.
— Да нет. И подпись и адрес — все чин чином. И как выяснилось, близко к правде…
Письмо было написано аккуратным, несколько старомодным почерком. Чувствовалось, что это пожилой человек: дрожащие линии, неровность строк.
«Уважаемые товарищи! — читал Игорь Андреевич. — Пишет вам ветеран советской эстрады, заслуженный работник культуры. Хочу сразу оговориться, что я не кляузник и не личная корысть заставила меня взяться за перо. Не могу больше безучастно смотреть на безобразия, которые творятся. В этой системе я работаю очень давно. Имел счастье работать с Леонидом Осиповичем Утесовым, Клавдией Ивановной Шульженко и многими другими замечательными певцами, любимыми нашим народом. С чувством глубокой любви и уважения буду всегда вспоминать этих во всех отношениях прекрасных людей. Их высокую культуру, истинный талант, простоту и человечность…»
— Интересный, наверное, человек, — оторвался от чтения Чикуров.
— С такими певцами работал! — отозвался Вербиков. — Читай, читай дальше.
«Как известно, у каждого певца есть ставка за выступление, за концерт. Имеется также определенная месячная норма. Выполнил план — хорошо, перевыполнил — еще лучше. И артистам, и зрителям, и, естественно, мне как администратору. Существовало железное правило, что заработанные деньги они получали в кассе бухгалтерии. Ни о каких «левых“ не могло быть тогда и речи.
С чем же приходится сталкиваться в последнее время — прямо стыдно говорить. Звонит, к примеру, мне домой новая взошедшая кино–или телезвезда. И сразу ставит условие: «Возьму тебя администратором, если обеспечишь мне тысячу рублей в день…“ Иногда я не выдерживаю и спрашиваю эту, с позволения сказать, звезду: «А как обеспечить тысячу, не подскажете?“ Она мне в ответ: «Это уж твоя забота“. Вот и приходится крутиться. На какие только уловки не идешь! Залезаешь в карман профкома, уламываешь администрацию предприятий, обдираешь бедного зрителя как липку. Что и говорить, работаем под куполом, как говорят в цирке, без всякой страховки. Случись что–нибудь, я имею в виду, если соответствующие органы раскопают, то возьмут, извините, за заднее место меня, а звезда останется в стороне. В худшем случае ее упомянут не полной фамилией, а лишь буквой в фельетоне…»