Преступный режим. «Либеральная тирания» Ельцина

Хасбулатов Руслан Имранович

Митинг 3 октября: «Судить Ельцина!»

Еще 2 октября силы мятежников получили приказы ужесточить действия против парламента. Соответственно, насилие и избиение людей осуществлялось немедленно при контактах с вооруженными группами МВД — отрядами Внутренних войск, ОМОН, милиция, ГАИ и т.д. Демонст­рантов с утра 3 октября было огромное число. Они вели себя более динамично, наступательно, требовали суда над Ельци­ным, снятия блокады с Белого дома. К 14.00 скопление лю­дей на Октябрьской площади превышало 100 тыс. человек. Здесь было много женщин, пожилых, некоторые с детьми, а омоновцев и милиции огромное количество — более 3 тыс. человек! Демонстрация носила мирный характер, ораторы сменяли друг друга, никаких

призывов к более активным действиям зафиксировано не было.

Демонстрантам вдруг сообщили, что их митинг запре­щен, а вооруженные до зубов бойцы ОМОНа попытались их разогнать. При этом часть всей этой массы людей поначалу оттеснили в сторону Крымского моста. Но началось проти­водействие людей. И вот, возглавляемый Виталием Уражцевым огромный массив людей в десятки тысяч человек с необыкновенной легкостью прорвал заслон ОМОНа, разо­ружил его бойцов и накатился на следующий заслон уже на Крымском мосту. Кордон ОМОНа на Крымском мосту про­рвали так же легко, как и на Октябрьской площади. Отряд ОМОНа побежал.

Разоружив омоновцев, демонстранты быстро пошли по Садовому кольцу. Демонстранты миновали метро «Парк культуры», дошли до Зубовской и далее — к Смоленской площади, где стоял очередной заслон отряда ОМОН. Кор­респондент Би-би-си Григорий Нехорошее описывал то бегство так, словно рассказывал о разгроме фашистов под Москвой: «Омоновцы бегут, бросая вооружение и технику, демонстранты догоняют их, избивая и отбирая все, что мож­но отобрать». Демонстранты захватили брошенные омо­новские грузовики и автобусы, на которых они подъехали уже к Белому дому. Это тогда, в 16.00, как записано в моих записках, Уражцев буквально ворвался ко мне в кабинет со слезами и словами: «Прорвались!» Уже после прорыва бло­кады демонстранты захватили «попутно» мэрию, буквально за 3—4 минуты в ответ на обстрел демонстрантов из этого здания.

...Я ежедневно с 15.00 до 16.00 проводил брифинги с журналистами. Помимо того чтобы довести определенную информацию до людей, я хотел, чтобы меня видели жур­налисты. Разъяснял нашу позицию, отвечал на вопросы, что-то узнавал от них. 3 октября, как обычно, за мной за­шли Мареченков, руководитель пресс-службы председате­ля, и Злобин, пресс-секретарь, присоединились Агафонов и Сыроватко. Начали пресс-конференцию, как всегда, в 15.00. В 15.30 под окнами раздался шум. Я пошутил: «Что, начался штурм?» Журналисты бросились к окнам. Оказа­лось, что это демонстранты, прорвав блокаду, двигались к Белому дому, вместе с ними накатывался победный грохот. Казалось, мы побеждаем.

Вскоре, примерно через час, когда я был у себя в кабине­те, бледный Баранников буквально врывается, не доходя до стола, громко говорит: «Руслан Имранович, плохо дело, де­монстранты захватили мэрию!*

Я: Виктор Павлович, надо немедленно и жестко пресечь такого рода действия. Предписать всем лидерам митингов, чтобы не растекались по центру Москвы. Как мы плани­ровали с самого начала сопротивления, плотным кольцом расположить людей по периметру Белого дома. Иначе не победим. А по поводу мэрии — это плохой «сигнал». Теперь будем ждать шквала обвинений, дезинформации и клеветы. Этот «эпизод» должен быть последним.

В это время входит Виталий Уражцев. Слезы радости на глазах. Бросается ко мне: «Прорвались! Привел к Белому дому более 100 тысяч человек». Я сразу понял — это качест­венно новая ситуация, мы — побеждаем!

Я: Надо всех расположить по периметру вокруг Белого дома. Организовать людей. Выделить каких-то старших, установить мало-мальский порядок. Обеспечить питанием. Пусть люди не расходятся сегодня ночью. Если здесь будет 150—200 тысяч и более людей, не осмелятся напасть...»

Входят Агафонов, Ачалов, Сыроватко.

Агафонов: Надо бы выступить, Руслан Имранович, на балконе, люди просят.

Я: Не хочу, не время. Обеспокоен сложившимся положени­ем в результате захвата мэрии.

Агафонов: Почему? У депутатов приподнятое настрое­ние. У демонстрантов — тоже. Люди скандируют — вызы­вают вас. Все приятно возбуждены. Дело идет к победному концу.

Я: Давайте подождем немного. Меня беспокоит эпизод с захватом мэрии — нет ли в этом «деле» провокации? Мы держались 12 дней на исключительно миротворческих пози­циях. Нам для победы надо 1—2 дня. И все. По нашей вине не был убит и избит ни один человек. Давайте сосредоточим силы на организации людей по примеру Белого дома. А высту­пления — позже. С чем выступать? Если бы военные уста­новили контроль над Кремлем — это другое дело. Изгнали бы узурпатора. Зачем понадобилась мэрия? Где был штаб Воронина?

Ачалов: Воронин, как вы знаете, в Свято-Даниловом мо­настыре. Ведет переговоры с Филатовым и Лужковым.

Я: Ну вот и конец всем переговорам. А скажут — мы со­рвали. Плохо. Продержись бы еще чуть-чуть, они бы сами *отдали» Ельцина — уже для этого были все предпосылки...

Но выступить все-таки пришлось. Слишком сильно уго­варивали. Я поблагодарил москвичей за мужество и чест­ность, сказал, что этот путч, как и в августе 1991 года, мы по­давили. Но важно нейтрализовать гнездо мятежника, клят­вопреступника — и военные должны установить контроль над мятежным Кремлем, где засел узурпатор... (позже меня обвиняли, что я призвал к «штурму» Кремля. Но разве это не было логичным? Законно устраненный от власти быв­ший президент продолжал контролировать Кремль — этот символ власти в России. Конечно, надо было его арестовать и установить контроль над Кремлем. Какие здесь могут быть иные суждения? Все соответствовало Закону. К сожалению, наши «новые силовики» во главе с и.о. президента, оказа­лись слабыми и нерешительными).

Это было мое последнее выступление на балконе здания Парламентского дворца.

Обстановка, однако, быстро менялась в нашу пользу — огромные колонны демонстрантов, опрокидывая заслоны, шли нам на помощь.

Вскоре встревоженный Баранников сообщил, что Руц­кой отдал приказ: «Взять «Останкино». Колонны демонст­рантов стали уходить из-под стен Парламентского дворца. Зародилась еще не осознанная мысль — «это начало конца Сопротивления!» Надо немедленно остановить демонст­рантов, вернуть их назад — это было еще вполне возможно. Но, похоже, наши новые исполнительные власти изрядно устали, им не хватило энергии, четкого понимания ситуа­ции, которая менялась мгновенно, от того, где, в каком месте окажутся десятки тысяч людей — зависело все. У стен Бело­го дома оставалась едва ли тысяча-другая людей — в основ­ном женщин, детей, пожилых людей.

Стало вдруг смешно — было очевидным, что в стране нет никакой власти, абсолютно никакой, если бы такая была, она немедленно ввела бы в наше здание роту или батальон милицейского подразделения — даже невооруженное — и контроль здесь был бы установлен. Не было надобности ни в едином выстреле. Но страх сковал разум кремлевских мятежников — они в своем воображении превратили Пар­ламентский дворец в некую неприступную крепость, хотя сотни их агентов и иных стукачей здесь разгуливали свобод­но по нашим залам и знали досконально ситуацию. Все это было настолько иррационально, не поддавалось никакому логическому объяснению. Но логики не может быть там, где действует страх и растерянность. Как оказалось, ситуация в рядах шайки заговорщиков-мятежников под влиянием страха, охватившего всех без исключения, сложилась бук­вально драматическая: как мне сообщили, Ельцин готовил­ся к бегству... в Финляндию, два самолета с заведенными двигателями находились в Чкаловском. С финскими вла­стями была достигнута договоренность относительно «не­официального визита Ельцина»... А тем временем по при­казу Руцкого десятки тысяч демонстрантов, покинув пло­щади вокруг Парламентского дворца, двигались на далекую окраину Москвы, оставив беззащитным X Съезд народных депутатов... Причем по мере продвижения многие люди, понимая бессмысленность этого «похода», покидали ряды демонстрантов. И на подступах к «Останкино» численность колонны демонстрантов едва ли насчитывала одну-две ты­сячи человек.