Преступный режим. «Либеральная тирания» Ельцина

Хасбулатов Руслан Имранович

Как спасти людей?

«Как спасти людей?» — вот основной вопрос, кото­рый я задавал себе и своим соратникам в ожидании близ­кого штурма. Нам надо было знать, какие команды отданы Кремлем в отношении двух тысяч людей, оставшихся в Бе­лом доме 4 октября, как намерены с ними поступить «вла­сти». Шансы на благополучный исход уменьшились к утру 4 октября до минимума. Тогда было решено использовать все возможности для прямых и косвенных переговоров, че­рез иностранных дипломатов, журналистов, любых общест­венных и религиозных деятелей, кто готов будет выслушать нас. Разумеется, не сбрасывали со счетов и прямые контак­ты с правительственными чинами, если они пойдут на это. Такое поручение я дал Юрию Воронину, Валентину

Агафо­нову и Олегу Румянцеву, другим членам Верховного Сове­та, которые были в непосредственной связи со мной.

Я — Ачалову: Надо удержать вооруженных людей в Бе­лом доме от ответного огня. Прикажите своим людям, пусть распорядятся.

Ачалов: Согласен, но нам надо окончательно решить во­прос о выходе из Белого дома. Затянем до ночи — никому не бывать в живых.

Хасбулатов: Ну, нам-то с тобой все равно не быть в жи­вых, Владислав Алексеевич, — мрачно пошутил я, — надо спасать всех других, находящихся в здании.

Олег Румянцев, Виталий Уражцев, Иона Андронов, Юрий Юдин, Юрий Воронин, Валентин Агафонов, Виталий Сыроватко, Коровников, Ахметханов, Виктор Югин— все они были почти постоянно возле нас, непрерывно пытались дозвониться по радиотелефонам до Черномырдина, Сосков­ца, Лобова, Зорькина и др. Им помогали сотрудники моего секретариата, депутаты Алироев, Николай Иванов. Время от времени из Палаты национальностей приходили наши депутаты, в том числе Тамара Пономарева — тоже пытались дозваниваться до официальных лиц. Иногда это удавалось, что-то можно было сказать под грохот орудийных выстре­лов и тяжелую дробь крупнокалиберных пулеметов.

Руцкой, как Ельцин в августе 1991 года, вдруг тоже хотел бежать. Возвращаясь из Палаты национальностей к себе, я увидел Руцкого, беседующего с иностранными тележурна­листами. Увидев меня, Руцкой позвал и обратился ко мне: «Руслан Имранович, подойдите сюда. Я обращаюсь через журналистов к правительствам их стран. Если сюда не при­дут послы западных стран (СНГ вряд ли пропустят), не дадут гарантий — могут всех перебить. Видите, с нами пе­реговоров не ведут, стрельба усиливается. Подходят новые части...» Тележурналисты снимают эти кадры, с монологом Руцкого.

Кто-то из них обратился ко мне: «Господин спикер, похо­же, что вас всех здесь могут расстрелять. Согласны ли вы с господином Руцким, что вам следует перебраться в какое-нибудь иностранное посольство — как об этом заявил гос­подин Руцкой

Я: «Не знаю, о чем с вами говорил господин Руцкой. Я об этом даже не думал. Я хотел бы спасти оставшихся здесь людей: и депутатов, и не депутатов. Не обо мне речь.... И должен вам сказать, что ни в какое иностранное посоль­ство я перебираться не собираюсь. Если Руцкой решил это сделать — это его личное дело.

С этими словами я развернулся (почти так же, как и дву­мя годами раньше, когда бежать хотел Ельцин в американ­ское посольство) и быстрым шагом ушел к себе. Продолже­ние интервью Руцкого я не слышал.

...Надежды на коренное изменение ситуации, что придут какие-то войска, о чем все еще продолжали говорить Руцкой и его военные, — у меня не было со времени начала боевой операции. На мои требования организовать приход войск под парламентские стены с целью их расположения по пери­метру Белого дома, Руцкой и его министры подобострастно мне отвечали: «Да, мы это делаем, войска в пути, подойдут завтра». Завтра говорили: «Да — подойдут завтра». И так — бесконечно...

Руцкой, Уражцев, Румянцев по очереди непрерывно вы­ступали по рации на волнах штурмующих омоновцев. Вы­ступил архидьякон Никон, но его обматерили, и он расте­рянно смотрит на меня. Я даже рассмеялся. Они просили, умоляли не стрелять, не убивать мирных людей. Объясняли, что здесь нет никаких штурмовиков-боевиков, жаждущих бойни. Говорили о необходимости оказания срочной меди­цинской помощи многочисленным раненым, в том числе женщинам, подросткам. Тщетно. В ответ — усиление пуле­метного обстрела — пули производили впечатление круп­ного, частого дождя, шлепаясь о стены парламента. Ухали башенные орудия

с тяжелых танков, снаряды разрывали с огромной силой здание нашего дворца. Сперва — где-то на­верху, затем — все ближе к нам, к нижним этажам...

Бронетранспортеры подошли к Дому Советов около 7 часов утра, расстреляли безоружные посты охраны, палат­ки. В них спали в основном женщины и дети. Те, кто был в здании, видели, как трупы, множество трупов, накрывали полиэтиленовой пленкой. И спешно увозили куда-то. Затем начался расстрел парламента. В распоряжении штурмую­щих находилось шесть экипажей танков из Кантемировской дивизии. Набраны они были Кобецом из добровольцев-офицеров. Им были обещаны квартиры в Москве. По 3 ты­сячи долларов и должности не ниже заместителя команди­ра полка. Готовность открыть огонь подтвердили 4 экипа­жа. Это 8 офицеров и 4 прапорщика. Ими было выполнено 64 выстрела. Часть боеприпасов была объемного взрыва, что вызвало огромные разрушения и жертвы среди защитников Белого дома. Начался штурм, войска ворвались в здание. Но общее состояние участвующих в штурме войск можно охарактеризовать к 17 часам как подавленное. Десантники, заняв два первых этажа нашего здания, остановились и пре­кратили продвижение. Таманцы засели в переулках, прак­тически прекратив огонь. Прицельно били только танки. Батальон спецназа в бой вообще не был введен.

Вот как описывает случившееся один из специалистов-военных — Феофанов:

«Событиями октября армия придавлена. Расстрел белым днем прямой наводкой в центре Москвы собственного парла­мента — несмываемое пятно на некогда народной, непобеди­мой и легендарной. Армия сопротивлялась, не хотела идти. Обманом затащили ее в Москву. Не так-то просто оказа­лось из целого танкового полка отыскать четырех офицеров, согласившихся «стрелять», но ведь все-таки они нашлись и стреляли. И сами не застрелились после этого. На плитах около стен Белого дома написано «Офицеры — предатели народа», «Армия — кровавая сука, посмотри на дело рук своих». Стыдно и страшно

...Рано утром был убит отец Виктор. Он вместе с други­ми священниками (Алексеем Злобиным, Никоном, Андре­ем) организовал крестный ход вокруг Белого дома. Взывал к совести солдат, пытался разбудить в их ожесточившихся сердцах чувства чести и милосердия. А там — грязь, какая честь? — Подлость. Отец Андрей, после моего освобожде­ния, мне рассказал, что на священника наехал танк и стал кружиться. Искромсали его тело в клочья перед российским парламентом. Вечная ему память!.. Сам отец Андрей неод­нократно пытался связаться по телефону с Патриархом вне Белого дома, но тот не хотел с ним говорить. Идея священ­ников заключалась в том, чтобы убедить Патриарха прибыть к Белому дому и совершить крестный ход, призвав Кремль снять блокаду и начать человеческий диалог с X Съездом парламентариев страны.

Среди оставшихся в Белом доме была хрупкая девушка. Как-то, быстро проходя по переходу, я увидел, как она взяла громкоговоритель и в сопровождении двух парней направи­лась к разбитому окну, выходящему на набережную. Стала просить атакующих не стрелять, пыталась объяснить, что здесь — защитники Конституции, такие же молодые ребята, как и они; и они, эти молодые ребята, имеют единственную цель — защитить Конституцию, защитить парламентариев, сотрудников, работающих в российском парламенте. «Депу­таты, — говорила она, — написали те Законы, по которым живут люди, само государство, они — избранники народа. Разве мирных людей, пришедших к ним на защиту, — можно убивать?»... Еще долго, взволнованно, путая слова, говори­ла в громкоговоритель эта мужественная девушка. По ней открыли сильный огонь. Она продолжала говорить. Я не вы­держал, закричал ребятам: «Уберите девушку!» К ней под­скочили — не успели! Она вскрикнула, схватилась за левый бок, сквозь пальцы показалась кровь... Я кинулся вон — не было сил смотреть на все это.