Превращение
Шрифт:
— Вероятно? Звучит не очень-то обнадеживающе.
— И не должно, — он перебросил полотенце через плечо. — Мы не восприимчивы к действию времени или к болезням, и у нас есть способность исцеляться, которая усиливается с возрастом. Но список того, что может убить нас, длиной в милю. Солнечный свет, святая вода… черт, даже достаточно серьезная автомобильная авария может уничтожить нас.
Он вылил немного крови в выщербленную керамическую кружку и пододвинул ее ко мне.
— Если не хочешь этого, могу я предложить тебе еще чего-нибудь?
— Нет, спасибо, — я села на стул, которые
— Да, — сказал Натан, садясь напротив меня. — Порой она мне нравится. Я просто не могу отказаться от нее. И Зигги надо кушать.
Я нахмурилась. Зигги, очевидно, заманил меня в магазин, намереваясь убить. Это казалось непонятным, учитывая, что он сам жил с вампиром.
— Гм… твой сын знает, что ты вампир?
— Мой сын? — на мгновение Натан смутился, затем рассмеялся глубоким, насыщенным смехом, звук которого согрел меня. — Зигги не мой сын. Но я понимаю, почему у тебя такое впечатление. Он… он друг.
Друг? Я впала в уныние. Я умела читать между строчек. Это означало, что первый сносный парень, которого я встретила в этом городе, — гей.
— Тебе не кажется, что он немного молод для тебя?
Губы Натана изогнулись в удивленной улыбке:
— Я не гомосексуалист, Кэрри. Зигги — мой донор крови. Я присматриваю за ним, только и всего.
Он в первый раз назвал меня по имени, вместо того чтобы обращаться ко мне Доктор или мисс Эймс. С его тягучим акцентом — я была точно уверена, что он шотландец — имя, данное мне при рождении, выбранное методом "наобум ткнуть пальцем в книгу детских имен", звучало экзотично и почти чувственно. Я размышляла, почувствовал ли он влечение, которое я ощущала, жар, струящийся в моей крови.
Если да, то у него хватило воспитания не дать мне понять это. Я была благодарна ему.
— Так почему он пытался убить меня? В смысле, если ты вампир, и он знает это и дает тебе свою кровь и все такое, что его не устраивает во мне?
Натан сделал глоток из своей кружки.
— Это трудно объяснить.
Я посмотрела на часы, висящие на стене.
— У меня есть время.
Казалось, он несколько секунд обдумывал свой ответ, затем, отставив кружку, оперся локтями о стол и закрыл лицо руками.
— Послушай, ты кажешься мне действительно милой девочкой, но есть кое-что, что я должен спросить у тебя. И это немного личное.
Несмотря на то, как зловеще прозвучал его вопрос, я кивнула. На данный момент мне надо было получить ответы. Я бы заполнила целую историю болезни, если бы он попросил.
— Выкладывай.
— Я очень внимательно следил за твоей историей в газетах, и у меня есть несколько вопросов. А именно, почему ты была в морге в ту ночь? — когда его глаза встретились с моими, я увидела в них невысказанное подозрение.
— Ты думаешь, я сделала это намеренно?
Он пожал плечами. Все сострадание и дружелюбие исчезли с его лица.
— Это ты должна сказать мне.
Я провела последний месяц в дымке депрессии, вырванная из нормальной жизни загадочной болезнью, от которой не могла избавиться. Мои кости болели круглые сутки. Моя голова пульсировала от малейшего проблеска света. Если я и действительно была вампиром, то точно не вела шикарную жизнь Графа Дракулы[4] или Лестата де Лионкура[5]. Я оказалась в настоящем аду уж точно не по своему выбору.
— Пожалуйста, — тихо произнес он. — Мне надо знать.
Я была готова ударить его.
— Нет. Ты думаешь, я такая идиотка?
Он пожал плечами:
— Есть люди рядом с нами, больные люди, которые хотят сбежать от своей жизни. Может быть, у них была какая-то травма, болезнь, потеря любимых, — он посмотрел на меня безжизненными глазами. — Потеря твоих родителей.
— Как ты узнал о моих родителях? — спросила я сквозь стиснутые зубы. Я не говорила о них со времени аварии, в которой они погибли. Они ехали, чтобы навестить меня в колледже. Чувство вины удерживало меня от откровений о них. Никто, кроме моих дальних оставшихся в Орегоне родственников, большинство из которых я в первый раз встретила на похоронах, не знал о них или об обстоятельствах их смерти.
— У меня есть связи, — сказал Натан, как будто мы обсуждали, как он достал места в первом ряду на «Лейкерс»[6], а не то, каким образом он вторгся в мою частную жизнь. Ему хватило наглости перегнуться через стол и взять меня за руку. — Я знаю, каково это: терять кого-то. Поверь мне. Я могу понять, почему ты хотела…
— Я не хотела этого!
Я не собиралась кричать, но это оказалось так приятно. Мне захотелось сделать это снова. Вся мерзость и ужас последнего месяца, казалось, поднялись во мне, выталкивая меня за границы самоконтроля.
— Кэрри, пожалуйста… — Натан снова попытался успокоить меня, но я его просто проигнорировала.
Мои колени стукнулись о стол, когда я встала, и кружка Натана перевернулась. Теплая кровь разлилась по столешнице. Я почувствовала в этом нездоровое очарование, и в голове возникла картина, как я наклоняюсь и слизываю жидкость. Я потрясла головой, чтобы избавиться от наваждения.
— Я не хотела этого! — сдвинув воротник толстовки в сторону, я ткнула пальцем в едва заживший шрам на шее. — Ты думаешь, кто-нибудь попросил бы об этом? Ты думаешь, я спустилась в морг и сказала: «Эй, Джон Доу, почему бы тебе не прокусить мою хренову шею? Почему бы тебе не превратить мою жизнь в полнейшее дерьмо?» — Громкость музыки в комнате Зигги существенно снизилась. Отлично. Пусть слышит. — Думаешь, я хотела сидеть здесь и смотреть, как какой-то парень, которого я никогда раньше не встречала, пьет гребаную кровь? Я просто хочу получить свою жизнь обратно!
Нет, на самом деле я хотела кричать, пока мое горло не станет кровоточить. Я хотела топать ногами и разбрасывать вещи, хотела избавиться от этих чувств безнадежности и разочарования.
Вместо этого я разревелась. Мои ноги подкосились, и я осела на пол. Когда Натан опустился рядом на колени и протянул руки, чтобы утешить меня, я оттолкнула его. А когда он попытался снова, то бороться с ним у меня не было сил.
Я не могла сдерживать свои всхлипы, пока рыдала на его твердой груди. Шерстяной свитер колол мои щеки. Он хорошо пах, мужчиной — отчетливо, а мылом — слегка, как будто только что вышел из душа. Так что с того, что он был абсолютным незнакомцем? До этого я никогда не могла плакать и позволять кому-то утешать меня.