Превращенная в мужчину
Шрифт:
— Все выше и выше подымается лестница науки, господа журналисты, — говорила она, — но, к сожалению, все больше при этом трудностей. В прошлом году наш уважаемый цюрихский коллега приступил к опыту над обезьяной. Он доложил нам об этом на последнем конгрессе. Опыт вполне удался. К несчастью, бедная пациентка Мими, мартышка, умерла.
Сдержанный смех прошел по рядам. Даже некоторые ученые улыбались. Они хорошо знали, как сомнителен и малодоказателен был цюрихский опыт. Ян невнимательно слушал все эти истории, так занимавшие его в течение года, а теперь вдруг утратившие для него всякий интерес. Он чувствовал, как все более и более им овладевает стыд, почти страх
— Я должен бежать, — шептал он. — Я должен удрать… Еще один раз…
Голос докторши поднялся. Теперь она говорила свободно, помахивая в воздухе своими бумажками.
— Мы в Ильмау, мои помощники и я, были счастливее, чем наш уважаемый швейцарский коллега со своей мартышкой. Год тому назад, милостивые государи, по всей Европе разъезжал один господин, забравший себе в голову добиться для одной женщины того, что не удалось с цюрихской обезьяной. Ему были предоставлены для этого большие средства. Он мог обращаться к величайшим авторитетам. Повсюду он встречал, однако, решительный отказ. Над ним смеялись. Ему говорили, что, может быть, к этому подойдут лет через пятьдесят — тогда он может вновь явиться. В настоящее же время будет преступлением так играть человеческой жизнью. Только бессовестный шарлатан может решиться на это. В конце концов он явился ко мне. Я решилась. Я — этот преступный шарлатан!
Ее голос поднялся до крика и упал.
— Я это знал, — проворчал Фальмерайер, — она не может не вылезти из кожи, не может удержаться на деловой почве.
Геллу Рейтлингер уже несло потоком.
— Человек, о котором я говорю, теперь среди нас. Некоторые из вас его знают, вспомнят о его визите, может быть, пожалеют, что указали ему на дверь, как сумасшедшему. Он не только доставил мне необходимый человеческий материал, но и в других отношениях всемерно помогал моей работе, самоотверженно и бескорыстно. Я чувствую потребность выразить ему сейчас мою благодарность.
Она подняла руку и указала бумажной трубкой в сторону окна. Все головы повернулись туда. Ян низко нагнулся. Кровь прилила ему к голове. Охотнее всего он выпрыгнул бы в окно.
— Вот вам по заслугам! — прошептал Фальмерайер.
— Проклятая баба! — прошипел Ян.
Во втором ряду поднялся один господин.
— Прошу слова, — крикнул он, — для маленького объяснения! Упомянутый господин — я забыл его имя — действительно был около года тому назад у меня в Мюнхене. Я отклонил его предложение, употребив одно из приведенных ораторшей сильных выражений. Как ученый я считал это своей обязанностью. Прибавлю еще, что если бы этот господин снова пришел ко мне сегодня, я дал бы точно такой же ответ.
Докторша ядовито взглянула на него. Ее голос прозвучал издевательски:
— Это я и называю верностью принципам, характером и убеждением. Вы останетесь при своем мнении, даже если… — Она приостановилась, стараясь сохранять спокойствие. — Может быть, вы будете столь добры, господин профессор, позднее во время обсуждения разъяснить нам подробнее, в какой мере ваша точка зрения оправдывается и ныне в применении к моему материалу. Разрешите мне теперь продолжать. Я постараюсь говорить покороче, чтобы как можно меньше посягать на ваше драгоценное время. Женщина, предоставившая себя для нашего опыта, была наилучшим из мыслимых объектов — всесторонне тренированное тело, здоровое во всех отношениях.
Докторша взяла с трибуны один лист, прочла данные о возрасте, размерах, о деятельности сердца, дыхании, состоянии нервов, рефлексах, давлении крови, пищеварении. Не было упущено ничего.
«Странно, — думал Ян, — ни один человек в мире не
Он не слышал больше, что там говорилось. Только временами до его уха долетали слова, иногда фразы. «Полная экстирпация» — прозвучало в ушах, и он подумал: что за гнусное слово! «Удаление яичников, яйцепроводов, матки» — противно! противно!
— Вы не должны, господа представители печати, — говорила докторша, — воображать, что все это очень опасно. Одна из ежедневно проделываемых операций. В нашем случае выздоровление шло с изумительной быстротой. Затем в течение целых месяцев мы питали пациентку семенными железами. Слово «питали» прошу не понимать буквально. Семенные железы — человеческие, так как обезьяньи слишком дороги и употребляются только для рекламы, — вводились под кожу в спину или в бедро. Тело рассасывает их очень быстро… Что вы говорите, милостивый государь? Говорите яснее!
Позади поднялся толстый журналист.
— Я хотел бы знать, откуда вы получали железы?
— Нет ничего легче, — последовал ответ. — Вот небольшое объявление, помещенное нами в некоторых очень распространенных газетах: «Клиника ищет сильного, здорового во всех отношениях молодого человека за хорошее вознаграждение. Требуется предоставление одной совершенно излишней части тела для другого человека. Операция вполне безболезненна». Являются дюжинами. Если нам подходит, мы им сообщаем, просим назначить цену. Предложение намного превышает спрос. Каждый мужчина знает, что из двух его желез ему вполне достаточно одной. Не лишены интереса, впрочем, некоторые требования. В то время как одни удовлетворяются двадцатью марками, другие оценивают половину своей мужественности фантастически высоко. Так, например, один кандидат в проповедники из Кенигсберга написал нам, что после зрелого размышления он согласен… за вознаграждение в десять тысяч марок. Он собирается жениться, поэтому ему нужно приобрести квартиру и обстановку. Его невеста выразила согласие на тяжкую жертву. Мы без труда отказались от железы кандидата в проповедники. В среднем мы платили нашим поставщикам, считая и бесплатную поездку, по сто марок.
— Я стал беднее еще одной надеждой! — крикнул какой-то остряк, и по рядам пронесся отклик — многие засмеялись.
— Если она будет так продолжать, — проворчал Фальмерайер, — то создастся настроение вечера за кружкой пива. А ведь у нее одно только честолюбие: заставить признать себя человеком науки, получить кафедру, прослыть в своем кругу первой среди равных. В сущности она плюет на печать, но считает необходимым впрячь ее в свою колесницу. Подождите — она рассорится и с теми, и с другими!
— Эта первая операция, — продолжала Рейтлингер свою речь, — выполненная моим лучшим ассистентом с чрезвычайной умелостью и полным успехом, закончилась. Выздоровление шло прекрасно, но одно обстоятельство побудило нас искать помощи в другом направлении. Вряд ли стоит говорить, что сейчас же после прибытия пациентки в мое учреждение я просила ее письменно подтвердить, что она согласна на все, что может произойти. К сожалению, уже после первой операции выявилась тяжелая психическая депрессия, хотя больная и проявляла все время изумительную, быть может, большей частью и бессознательную, волю к выздоровлению. Она явилась ко мне добровольно, но ее окончательное решение было связано с чрезвычайно тяжелой душевной борьбой, которая после полной экстирпации обострилась почти до невыносимых мучений. Мы попытались успокоить ее всеми бывшими в нашем распоряжении средствами, но только с кратковременным успехом.