Прежде, чем умереть
Шрифт:
— Так они не мои?
— Ты их позаимствовал.
— Трофеи?
— Можно и так сказать. Вообще-то у тебя была ВСС.
— Вот! — как током меня ударило. — Точно! Из башки вылетело, а руки-то помнят, руки-то не обманешь! Крошка моя, — прижал я к плечу фантомный приклад. — Её же, когда держишь, сердце радуется, крохотная, лёгонькая, красавица. А стреляет как. Пыщ-пыщ-пыщ, пыщ-пыщ-пыщ — услада для ушей. Не то что это... — покосился я на массивный приклад карабина.
— Раньше ты не был таким романтиком, — усмехнулась Ольга.
— Да. А кем был?
— Ну, прагматиком,
— Херня. Понты галимые. Наверное, суровым хотел казаться. Да я души в своей винтовке не чаю. Куда она делась?
— А сам как думаешь?
— Эти суки... Они её забрали. Верно?
— Вернее некуда. А ещё у тебя был «Пернач», его тоже забрали.
— Бля... Я с них шкуру спущу. Накачаю пидоров хмурым и освежую заживо, — меня начало слегка трясти, когда речь зашла о свежевании, я представил, как берусь за край надреза, просовываю пальцы глубже, в тёплую сочащуюся кровью рану, оттягиваю неохотно расстающуюся с мясом кожу, и с влажным треском сдираю её с красно-белой плоти. Это была приятная дрожь, что-то сродни экстаза. О да, я так уже делал, много раз, я знаю как, я хорошо это умею, я люблю это. — Я... садист?
— Что? — резко обернулась Оля.
— Садист. Это тот, кому доставляет удовольствие чужое страдание.
— Ты никогда раньше не применял к себе такого определения. Это часть твоей работы — доставлять людям страдания.
— Но ведь я люблю свою работу?
— Определённо.
— А тебя...? Я когда-нибудь доставлял тебе боль, физическую?
— Нет, Кол. Ты, конечно, чудовище, жестокая аморальная тварь и почти Антихрист, но не подонок. Меня ты ни разу пальцем не тронул.
— Это странно.
— Почему же?
— Ну, ты красивая девка, я вот даже сейчас, с дырявой башкой, гляжу на тебя, и не прочь бы присунуть...
— Эй! — она развернула лошадь и преградила мне дорогу. — Между нами ничего такого нет. Понял?
— Ты не дала мне закончить.
— Закончить что?
— Мою мысль. Я бы поставил тебя на четвереньки, намотал бы твою роскошную косу на кулак и отодрал бы во все щели, слушая, как ты воешь от боли. Просто мысли вслух, — пожал я плечами.
— Знаешь, раньше ты своими мыслями делился с гораздо меньшей охотой, и теперь я понимаю, что мне это нравилось.
— Не вижу причин держать всё в себе. К тому же... Сколько мы уже вместе? Дохрена. Тебе сейчас двадцать. Ты всерьёз полагаешь, что последние пять лет я смотрел на тебя, как на дочь и питал исключительно платонические чувства? Женщина, ты в своём уме? Да я наверняка вился вокруг, как кобель, а если и сдерживался, то только потому, что представлял себе твою милую мордашку, доводя очередную бордельную девку до полного изнеможения. Очнись и пойми, наконец — если на тебя смотрит мужик, он точно хочет тебя выебать. Скажи спасибо матушке-природе, многие о подобном только мечтают. Хотя, ты, вроде, не дура и должна пользоваться этим на всю катушку. И, знаешь, учитывая вышеизложенное, немного обидно, что меня ты держала за какого-то бесчувственного мерина. Нет... Нет, бля, не немного, до усрачки обидно, это какая-то несусветная жестокость.
— Закончил ёрничать?
— Нет, у меня есть ещё интересные темы для обсуждения.
— Хватит, — вскинула она руки, — давай порционно. Договорились? Мне ещё это надо переварить. Кол, ты...
— Что?
— Нельзя вот так вываливать на людей всё, что о них думаешь?
— Почему. Хочешь, чтобы я тебе врал?
— Не врал, но... Это так не делается.
— Во-первых, признайся, тебе польстило услышанное. Во-вторых, я готов врать врагам и дуракам, а тебя я ни к одной из этих категорий не причисляю. Я доверяю тебе. Ведь мы очень близки. Да?
— Разумеется, — улыбнулась Оля почти смущённо.
— Славно! Расскажи и ты, что у тебя на уме сейчас, поделись со мной своими мыслями. Тему соития временно оставим, перевари её как следует. Я вижу, она тебя зацепила. А пока давай лучше поговорим о том, почему на прикладе моего СКС нацарапано «Дуся», и почему эта Дуся вызывает во мне странные противоречивые чувства. Чей это карабин?
Улыбка на лице Ольги застыла, будто восковая:
— Одного отшельника, который жил в лесу. Мы наткнулись на его избушку по дороге.
— Он мёртв?
— Да.
— Его убил я?
Ольга кивнула и продолжила:
— Тебе пришлось, он напал первым.
— Из-за чего?
— Ну, — перевела Оля похолодевший взгляд на СКС, — ты забрал карабин, а с ним связаны воспоминания. Он принадлежал дочери отшельника.
— Дусе...
— Да. Старик схватился за обрез, и был убит.
— Хм. Кажется, что-то припоминаю. Но не могу отделаться от мысли, что это не вся история. Уж больно странно... — коснулся я выцарапанного на прикладе имени.
Ольга подъехала ближе и сняла с шеи «Бизон»:
— Держи, а карабин я возьму, мне привычнее.
— Вот как? А чего сразу не махнулась?
— Не думала, что он тебе так не нравится. Бери, — тряхнула она ППешкой.
— Н-н... Нет. Знаешь, я к нему привязался, оставлю.
— Бери, говорю, — не отступала Ольга, и в этот раз выложила на стол аргументы повесомее: — Не с твоим плечом из СКС шмалять.
— Я могу и с левого...
Не дав договорить, она нацепила мне на шею «Бизон» и вытащила карабин:
— Ты мне нужен напарником, а не обузой.
— Ну ладно, как скажешь, как скажешь...
Больше зимы я ненавижу только ноябрь с его — сука — промозглостью. Редко какое слово так идеально подходит для определения той гнуси, которая зовётся ноябрьской погодой. Сырость, холод и гниль.
Лошади, ступая по заиндевевшему подлеску, ломали копытами его ледяную коросту и скользили по мокнущей, словно гнойная рана, земле. Мы двигались по просеке, которая, если верить Ольге, должна была вывести нас к трассе М-5, а та, в свою очередь, прямиком к Жигулёвску и его злополучной плотине. Ну как «прямиком», не совсем, конечно. По карте выходило, что пилить до следующего островка гибнущей цивилизации нам плюс-минус восемьдесят километров. На сраных лошадях по сраному ноябрьскому лесу. Уже к полудню я начал сомневаться, что рикошет пули Чабана от моего черепа — удача.