Прежде, чем умереть
Шрифт:
— Я всегда здесь был.
— Это вряд ли, — вздохнул я опечаленно и прижал голову сиротинушки к земле, дабы нанести летальный удар, но меня прервала Ольга:
— Ни о чём больше его расспросить не хочешь?
— О, точно! Как дети на вкус?
— Да не об этом! Он же вечно у дороги ошивается, может, видел чего.
— Двое мужчин, вероятно, на телеге, при оружии. У одного ещё очки чудные на роже, — изобразил я пальцами описываемый предмет. — Видел таких?
Лесовик искоса взглянул на меня, всё ещё будучи прижат к земле, потом на Ольгу, и спросил:
— Если скажу, отпустите?
— Не имею возражений, — обратился я к Оле. — Парень, сразу видно, положительный, да и местная достопримечательность
— На все четыре стороны, — согласилась она.
— Видел таких, — сразу воспрял духом Лесовичок. — Три дня назад здесь проезжали. Я пошумел немножко, постращал, но они останавливаться не стали, только ходу прибавили.
— Чем были вооружены? — уточнила Ольга.
— Я... Не знаю. У того, что в очках, вот на твое ружьё похоже. А у второго — с такой загогулиной снизу, — попытался лесной житель изобразить когтистым пальцем очертания магазина.
— Вроде, не врёт, — глянул я на Ольгу, всё ещё целящуюся Лесовику в голову, и вынул из его бочины кинжал. — Свободен.
Лесовик медленно поднялся, прикрывая рукой обильно кровоточащую рану, и неверной походкой отправился в чащу.
— Эх, — помахал я ему вслед, — даже завидую. Каких дел мог бы натворить, а ему кроме сытости нихера и не надо. Счастливый ублюдок.
Глава 51
Какой смертью вы хотели бы умереть? Думаю, на свете нет ни одного человека, который в сознательном возрасте не задумывался бы над таким вопросом. И это правильно. Мысли о собственном предназначении, о будущем, о Боге, о смысле жизни, и о прочей херне останутся просто мыслями в вакууме, и только мысль о смерти не повиснет в воздухе, ибо смерть — та единственная константа, что прибудет с нами от начала и до конца. Её невозможно подвергнуть сомнению, невозможно интерпретировать, переосмыслить или проигнорировать. Смерть — вот тот стержень, вокруг которого вращается жизнь, такая изменчивая и ненадёжная, будто малолетняя шлюха на каменном хую видавшего виды сутенёра. Так какой, м-м? Пуля в голову, нож под лопатку, асфиксия, утопление, чудотворная гравитация? Уверен, что-то из этого, если не банальная смерть во сне. Но кем бы я был, если бы, задавая сей вопрос, не имел на него собственного ответа? Не-нет-нет, всё вышеперечисленное не для меня. Пусть это останется трусливым торопыгам. Я хочу умереть медленно, как можно медленнее, чтобы ощутить всё, что лежит на границе жизни и того неведомого, что мы называем смертью. И я говорю не о раке или двусторонней пневмонии на фоне гепатита. Нахер болезни, они не приблизят меня к пониманию, а лишь погрузят сознание в туман. А сознание должно быть ясным. Мне не понадобится морфин и прочие опиаты, нужно будет нечто совершенно иное, то, что удержит в сознании до самого конца. А боль... Что такое боль, в сравнении с возможностью познать непознанное? Познать не душой — даже если она существует — а мозгом. Понять... Уловить тот момент, когда знакомый мир покидает тебя — это ли не достойный финал?
— А вот скажи-ка мне, Оля, — решил я нарушить молчание нашего долгого пешего перехода, случившегося ввиду непланового падежа скотины, — как бы тебе умереть хотелось?
Ольга, ведущая под уздцы лошадь, ставшую теперь грузовой, замедлила шаг и, будто невзначай, взяла узду в левую руку, загородившись от меня телом кобылы:
— Ну, если отбросить патетику, навроде «в объятиях любимого», то я бы выбрала пулю в голову.
— Но это же скучно! Ты даже не поймёшь ничего.
— А разве не в этом прелесть?
— Нда... Что сказать? Я разочарован. Откуда в тебе эта инертность мысли? Где тяга к знаниям, открытиям, самосовершенствованию?
— И какое самосовершенствование может дать
— Что нас не убивает, то делает сильнее?
— Точно. Ещё раз мне кто такое брякнет — отрежу ноги, и погляжу, насколько он стал сильнее.
— Где-то я это уже слышал...
— Должно быть, у себя в голове. Это твои слова, — Ольга вздохнула, и тон её сделался печально-серьёзным: — Слушай, Кол, я понимаю — ты многого не помнишь и не во всём мне сейчас доверяешь. И, буду честна, я не знаю, как это исправить. Но исправить надо. Так не годится.
— Боишься меня?
— Да, — ответила она после недолгой паузы. — И... Так не должно быть, — Ольга остановилась, повернулась и подошла ко мне вплотную. Её ровное глубокое дыхание согрело моё лицо. Её полураскрытые губы приблизились к моим...
— Погоди-ка, — взял я любвеобильную девицу за плечи и хладнокровно отстранил от своего драгоценного тела. — Схера ли такая нежность?
— Я просто... — слегка опешила Оля, явно не привыкшая к подобному повороту событий.
— Что? Решила разыграть свой козырь? Ты же говорили, мол, между нами ничего такого нет.
— Разве это не может измениться? — предприняла смазливая плутовка вторую попытку, но вновь наткнулась на гранитную стену моего целомудрия:
— Сейчас пять часов утра, сучий холод и заиндевевшая грязь вокруг — если такая обстановка тебя возбуждает, то я даже не знаю... Но подобные извращения не для меня.
Дальше шли молча. Ольга вела лошадь и постоянно находила повод чтобы замедлиться или остановиться, пропустив таким образом мужчину своей мечты вперёд. Но у меня подобных поводов тоже было в достатке, так что шли мы до-о-олго. Думаю, не отдай Зорька богу душу, даже это не сильно ускорило бы наше продвижение.
Первые развалины Жигулёвска — южного соседа Тольятти — показались только к полудню. Точнее даже не Жигулёвска, а близлежащих посёлков, давно брошенных и почти скрывшихся под землёй и растительностью. Сам же город лежал дальше, меж больших холмов, тянущихся от него в обе стороны вдоль берегов Волги.
— Жигулёвские горы, — нарушила Ольга молчание, кивнув на далёкие возвышенности, серые от деревьев, покрывающих те, словно жидкие волосы покрывают лысеющие стариковские головы. На правой из голов виднелась уродливая белая проплешина.
— Не так я себе их представлял, — меня даже досада взяла.
— Да, — кивнула Ольга, — нам-то есть, с чем сравнивать.
Спустя час мы миновали останки посёлков и вошли в город, на что указывало обилие многоэтажек и промзона. Белая плешь на холме оказалась здоровенным известняковым карьером. Несмотря на то, что эта часть города располагалась в долине, ветер тут задувал даже сильнее, чем на открытой местности перед ней. Снежные вихри срывались с крышь и летели из пустых окон. Звук ветра, гуляющего по кирпичным коробкам, напоминал утробное урчание. Да и вся обстановка кругом нагнетала чувство тревоги, будто кричала: «Прочь! Вам здесь не место!». Теперь холмы казались мне вовсе не стариковскими головами, я почти уверился, что жопа мира существует, и мы движемся аккурат промеж её полушарий.
— Слушай, с того случая, ну, с Лесовиком этим, всё спросить хочу...
— Да? — чуть повернула Ольга голову, готовая к новой истории из мира амнезии.
— Какая-то херня там со мной случилась. И я не про наваждение. Как тебе объяснить...
— Что-то внутри закипело, мир вокруг замедлился, а ты, будто, ухватил время за яйца.
— Пугающая точность описания.
— Ты называешь это ражем. Он тебя накрывает в моменты опасности, обычно. Экстремальный выброс адреналина, эндорфина и прочего. Я в этой химии не сильна. И ты становишься машиной смерти, ненадолго, но этого хватает. Потом случается отходняк. Ты говорил, что с возрастом он становится всё тяжелее, поэтому стараешься не злоупотреблять.