Прежде, чем умереть
Шрифт:
— И вам не помереть.
Я вернулся к машине и забрался в кабину.
— Что, так их и оставим? — поинтересовался лейтенант, провожая вереницу заложников сочувственным взглядом.
— Нет, конечно. Сейчас приотпустим чуток, а потом Оля разложит свою шайтан-трубу и поснимает негодяев одного за другим. Погрузим бабёнок в кузов, привезём в Кадом родной, на радость мужьям да детишкам малым. А там уж нас отблагодарят, пировать будем трое суток без передыху, герои ж, х**ли. Хотя, возможен и другой вариант — Семипалый пришлёт айнзацкоманду и зароет живьём каждого десятого селянина. И будет это не через трое суток, а завтра. И защитить их будет некому. И, зная об этом, встретят нас в Кадоме не хлебом-солью, а пулями да картечью. Но то уже детали, не забивай
Чем дальше на юг, тем гуще становилась молодая поросль деревьев, знаменуя передачу власти из сухих тощих рук пустоши в могучие длани уже показавшегося на горизонте леса. Ряды осин пополнили берёзы и сосны. Два первых представителя местной флоры легко гнулись под гнётом ЗиЛа и хлестали по днищу своими беспомощно тонкими веками, а вот сосёнки приходилось объезжать. Эти лохматые коренастые мерзавки стояли насмерть, сильно затрудняя наше продвижение. Временами приходилось останавливаться и браться за топор, так что к лесу мы подъехали уже затемно.
— Протиснешься? — спросил я, оценивая невеликую ширину просеки, уходящей из светового пятна фар в непроглядную для людских глаз черноту.
— Думаю, да, — кивнул Павлов, — если дальше не хуже.
— Вроде одинаково. Ну, давай помалу.
ЗиЛ рыкнул и покатил в негостеприимную чащобу, перепахивая колёсами тележную колею под аккомпанемент ломающихся веток.
К ночи ближе заметно похолодало. Печка в кабине работала говённо, если вообще работала, и я даже позавидовал Станиславу в кузове, забравшемуся под брезент.
— Оля, двигайся поближе. Чего к холодной двери жмёшься?
— Обойдусь, — не оценила она мою заботу.
— Так и простыть можно. Ну как знаешь.
— Не пойму, что с ним такое, — покрутил лейтенант регулятор обогревателя.
— Да забей. Меня хвори не берут, а нашей королеве и так сгодится.
— Вообще-то тут ещё и я сижу, — эгоистично возразил Павлов и продолжил вращать регулятор, держа руль одной рукой и искоса поглядывая на просеку. — Работай, кусок говна.
— Бля!!! — инстинктивно вскинул я руки в попытке уберечь голову от летящего в неё предмета. Тот появился из ниоткуда, саданулся о передок машины, подлетел и, прокатившись по капоту, свалился за левое крыло.
— Что это было?! — резко тормознул лейтенант.
— Нагнись! — придавил я Павлова к рулю, шаря стволом АПБ поверх его затылка.
— Какого хера творится? — недовольно поинтересовался из кузова Станислав.
— Мы только что сбили неведомую х**ню, — вытолкал я протестующего лейтенанта, так и не разглядев целей, и вылез следом.
— Может, олень? — предположила Ольга, разглядывая лесную чащу через приоткрытое окно.
— Не похоже, — снял я со слегка погнутой решётки радиатора клок светлой шерсти и продемонстрировал её подошедшему Павлову.
— Волк? — блеснул тот интеллектом.
— Возможно, если здешние волки ходят на задних лапах или размером с лося. Как бы он, по-твоему, перелетел на капот? Эта тварина выпрыгнула из лесу и оказалась почти в двух метрах над землёй, когда мы его ударил. Ни волки, ни даже волколаки так не прыгают. При этом он был не особо тяжёлым, решётку только чутка помял.
— Прям белка какая-то или заяц-переросток, — озвучил новую гипотезу Станислав.
— Думаю, это ближе к истине.
— Очень рад, что тебе нравится, — поправил он автоматный ремень, вглядываясь в темноту, — но у меня сегодня нет желания это выяснять.
— Не любишь зайчишек?
— Главное, чтобы зайчишки меня не полюбили.
— Огнём обжегшись, на воду дуешь, — не сдержался я.
— Молоком, — вклинился Павлов.
— Что, прости?
— Поговорка такая — молоком обжегшись, на воду дует.
— Ты просто не видел, это был огонь. Поехали.
Глава 10
Убить человека довольно сложно, не обладая должным опытом и навыками. Несмотря на всю свою ущербность, это весьма живучая дрянь. Скажем, если попытаться заколоть homo sapiens, будучи дилетантом, нужно приготовиться к тому, что работать ножом придётся очень интенсивно. Новички наносят по тридцать-сорок ударов, прежде чем жертва перестаёт сопротивляться. Их действия не скоординированы, хаотичны, они втыкают нож куда придётся. Клинок вхолостую колет мускулы и жировую ткань, утыкается в рёбра, в грудину, позвонки, скользит по черепу, вязнет в неподатливой гортани. Обилие крови и возможный шок жертвы зачастую вводят дилетантов в заблуждение, они, измотанные борьбой и напуганные видом содеянного, решают, что всё кончено, и спешат убраться подальше, а жертва, оклемавшись, встаёт и идёт зализывать бестолковые раны. С огнестрелом попроще, но и там нет гарантии. Пуля, как известно, дура, может отклониться, задев ребро, и обойти внутренние органы, может попросту не дойти до них, если цель заплыла жиром или нарастила здоровенную мышцу. Да что там, даже поражение мозга не гарантирует смерть. Иным сучьим детям по полголовы сносит, и живут потом, как ни в чём не бывало, а ведь казались совсем мёртвенькими. Если уж говорить о надёжности, то я бы порекомендовал гарроту. Как-то раз самолично подвергся удушению и могу сказать, что прикинуться усопшим там чертовски затруднительно. Для пущей эффективности хорошо бы применять абразивную струну, такая не только душит, но и режет, так что, если строптивый засранец изловчился просунуть пальцы между гарротой и своей шеей, достаточно лишь сделать несколько движений туда-сюда, чтобы они больше не стояли на пути. Коль паранойя расцвела совсем буйным цветом, и ночные кошмары присылают мстительных недобитков, ничего не стоит отпилить голову начисто, это укрепит здоровый сон. Но все вышеперечисленные способы умерщвления и рядом не стояли с наиболее эффективным, гарантирующим стопроцентный результат, жестоким как похмельный Сатана, и изощрённым как скучающий Господь. Ровесница самого человечества, эта штука не оставляет раненых, не промахивается, не даёт ни единого шанса на спасение, выедая нутро вчистую. Имя ей — обречённость.
Кадом встретил нас давно мёртвыми окраинами, от которых теперь остались лишь фундаменты — традиционная картина для «выживших» поселений. Человеческая стадность в тяжёлые времена заставляет людей сбиваться плотнее, но отнюдь не для того, чтобы помочь ближнему, а потому, что в тесной толпе шансы подохнуть распределяются равномернее. На миру и смерть красна. На счёт красоты можно, конечно, поспорить, но осознание того, что ты не одинок в своей беспомощности, помогает людям справиться со страхом и отчаянием. Абсолютно иррациональное дерьмо, но оно работает. Вероятно, причина в самой блядской натуре человека. Главная цель этих ничтожеств заключается не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы пережить соседа. Соревнование длится уже более шестидесяти лет, и одиночкам в нём нет места.
Миновав поросшие лесом отголоски ушедшей эпохи, мы, наконец, выехали с просеки к полям.
— Ни вышек, ни заграждений, — с присущей ему сметливостью отметил лейтенант и кивнул на сиротливую хижину у дороги. — Странно это.
— Тормозни, осмотримся, — дал я Ольге знак выметаться из кабины.
— Может, не стоит? — поёжился Павлов.
— Сиди тут. Не глуши мотор. Станислав, — обратился я, выбравшись наружу, к обитателю кузова, — прикрывай, и...
— Не беспокойся, попытается свалить — пристрелю, — предвосхитил он мою просьбу и, стукнув кулаком в заднее стекло добавил: — Шутка.
Хижина, по-видимому, выполняла функцию сторожки. Вот только сторожей поблизости не наблюдалось. Дверь была распахнута, ставни выломаны, внутри ни огонька, рядом на погнутой железной штанге болтался набатный колокол с вырванным языком.
Судя по толстому нетронутому слою земли на порогах, сторожку оставили далеко не вчера. Внутри пахло плесенью и сушёным зверобоем, веники которого висели на верёвке вдоль печи. Нехитрая мебель была перевёрнута, будто оказалась в эпицентре яростной схватки, пол усеяли осколки кухонной утвари.