Прежде чем я усну
Шрифт:
Дети наряжены в карнавальные костюмы — сплошь пираты, волшебники, викинги. Взрослые из сил выбиваются, разбивая их на команды, которые побегут наперегонки с яйцом в ложке. Вижу, как мать на той стороне улицы завязывает пелеринку вокруг шеи Мэтью Соупера, а прямо под окнами в кресле-качалке сидит отец со стаканом сока.
— Возвращайся в кровать, — слышу я и оборачиваюсь. На моей узкой кровати сидит Дэйв Соупер, над ним постер панк-группы The Slits.Вокруг его бедер белая простыня, запачканная кровью. Я не предупредила, что у меня это впервые.
— Нет, — сказала я. —
Он смеется, впрочем, добродушно:
— Да ладно!
Я натягиваю джинсы.
— Нет! — Я хватаю свою футболку. — Вставай! Ну пожалуйста!
Он растерянно смотрит на меня. Я не думала, что это случится — не то чтобы я этого не хотела, просто теперь мне нужно было побыть одной. Он тут ни при чем.
— Ну ладно, — произносит он, вставая.
Он такой тощий, бледный, член повис. Я отворачиваюсь и смотрю в окно, пока он одевается. «Мой мир изменился навсегда, — думаю я. — Я перешла черту, пути назад нет».
— Ну пока, — говорит он.
Я не отвечаю. И не шевелюсь, пока он не выходит.
Раздался голос, который вывел меня из транса.
— Хорошо. Сейчас будут еще изображения, Кристин, — сказал доктор Пакстон. — Просто посмотрите на них и назовите их про себя — что или кто это. Хорошо? Вы готовы?
Я нервно сглотнула. «Что еще они мне покажут? — подумала я. — Кого я узнаю? И что почувствую?»
«Да», — мысленно ответила я. И мы начали.
Первая фотография была черно-белой. Девочка лет пяти на руках у матери. Малышка показывает на что-то, обе смеются, а на заднем плане немного не в фокусе видна сетчатая ограда, за которой спит тигр. «Мать, — подумала я. — И дочка. В зоопарке». И тут же, вглядевшись в личико девчушки, я с изумлением узнаю в ней саму себя, а в женщине — свою мать. Дыхание перехватило. Я вообще не помнила, что бывала в зоопарке, однако — вот снимок, доказательство, что мы там были. «Это я, — внятно произнесла я про себя. — И моя мама». Я жадно вглядывалась в экран, стараясь запечатлеть ее облик в памяти. Но изображение вскоре сменило следующее, на нем тоже была моя мама, постарше, но все-таки не настолько старая, чтобы нуждаться в трости, на которую она опиралась. Она улыбалась, но вид у нее был изможденный, на исхудавшем лице особенно выделялись глаза. «Моя мама», — снова подумала я, и затем пришло непрошеное слово: в страданиях.Я невольно закрыла глаза, и мне стоило труда открыть их вновь. Я стала нервно сжимать грушу.
Снимки пошли быстрее, я узнавала лишь некоторые. На одном появилась та самая моя подруга с вечеринки, и я с волнением поняла, что узнала ее сразу же. Она выглядела точно так, как я ее представляла: в поношенных джинсах и майке, с распущенной, непокорной рыжей гривой. На другом снимке она была с короткой стрижкой, уже брюнетка, темные очки прижимают сверху короткую стрижку. Затем появилась фотография моего отца — так он выглядел, когда я была совсем маленькой, улыбающийся, счастливый, снятый за чтением газеты в гостиной. А вот мы с Беном вместе с другой какой-то парой; их я не узнала.
Пошли фотографии незнакомых людей. Вот медсестра-негритянка и другая женщина, в деловом костюме, сидящая за
Я сделала движение правой рукой, но лишь схватила воздух в кулак, да так, что ногти врезались в плоть: я уронила грушу. Тогда я отчаянно закричала.
— Кристин! — раздался голос у меня в ухе. — Кристин!
Мне было наплевать, кто это и что он от меня хочет, я просто орала, орала и лягалась, скидывая одеяло прочь.
— Кристин! — теперь голос был громче, сирена внезапно утихла, дверь в комнату распахнулась, раздались возгласы, я ощутила прикосновение чьих-то рук — на плечах, на ногах, груди — и открыла глаза.
— Все хорошо, — сказал доктор Нэш мне на ухо. — Все в порядке. Я здесь.
Когда им удалось меня успокоить, уверить, что «все в полном порядке», когда мне вернули мою сумочку, серьги и обручальное кольцо, мы с доктором Нэшем отправились в кафетерий. Он находился дальше по коридору, в небольшом помещении, вся мебель — желтоватые пластиковые столики да оранжевые стулья. На подносах лежали подсыхающие булочки и сэндвичи, словно съежившиеся от яркого света. Денег у меня с собой не было, поэтому я не возражала, чтобы доктор Нэш купил мне кофе и морковный пирог. Пока он расплачивался, я села за столик у окна. На улице было солнечно, по газону тянулись длинные тени. Трава пестрела фиолетовыми цветочками.
Доктор Нэш пододвинул себе стул. Теперь, когда мы остались вдвоем, он выглядел гораздо естественнее.
— Ну вот, — произнес он, поставив поднос на стол. — Надеюсь, это съедобно.
Себе он взял чай, пакетик мок в чашке, пока он насыпал сахар. Я глотнула кофе и поморщилась: он был горький и обжигающий.
— Ничего. Спасибо, — сказала я.
— Простите меня.
Я решила, что он говорит о кофе.
— Я подумать не мог, что вы испытаете такой стресс.
— Ощущение дикой клаустрофобии. И этот звук!
— Я понимаю.
— И я потеряла резиновую грушу.
Он не ответил, лишь помешивал чай. Потом вытащил из чашки пакетик и положил его на поднос. Отпил.
— Что-то не так? — спросила я.
— Пока неясно. Вы запаниковали. Впрочем, это случается. Как вы сами признали, там было не очень-то уютно.
Я бросила взгляд на пирог. Нетронутый, подсохший.
— А кто эти люди на фотографиях? Откуда вы их взяли?