Президенты без государств
Шрифт:
— Караван-сарай держит здесь один Юсупов…
— Да, да, тот самый.
— Он что, имеет какое-нибудь отношение к нашему разговору?
— Может быть. Все может быть.
Через несколько минут коляска остановилась около большого особняка с двором и ухоженным садом.
Варвара Николаевна вышла встречать мужа.
— Наконец-то, приехали! Василий Федорович! Заморили своего Друга. Выходите.
— Позвольте мне позвонить по телефону?
— Ради бога, звоните сколько угодно…
Когда Белоусов скрылся за портьерой, Василий
— Как себя чувствует Мария?
— Легкий обморок после перегрева на солнце. Она не одна.
— Не одна? Вот как…
— Василий Федорович, голубчик, прошу тебя, не суди ее так строго.
— Не судить? Всего два дня как живет в Андижане, а уже второй поклонник в моем доме.
— Ну, полноте, полноте. Нельзя актрисе, да еще столичного театра, без поклонников.
— Нечего сказать, наградил тебя бог кузиной. Кто же он?
— Господин Чокаев, адвокат. Инородец, но изысканно вежлив.
Звонкий смех донесся из залы. Бражников с улыбкой кивнул, ни к кому конкретно не обращаясь.
— В этом — вся Мария…
Василий Федорович и Белоусов прошли в гостиную. Среди приглашенных Бражникову был незнаком только один человек, элегантно одетый, со следами оспы на скуластом лице, видимо, это и был адвокат Чокаев. Все остальные гости были завсегдатаями его дома.
Василий Федорович первым делом извинился за то, что задержался, и так как все гости отчаянно проголодались, с добродушной улыбкой, широким жестом русского хлебосола пригласил в столовую:
— Пожалуйте, господа, к столу!
Гости направились в столовую, где на столе тесно стояли графины с вином, омары, сардины, икра, блюда с ветчиной и холодной телятиной.
Задержавшись в гостиной, Белоусов, кивнул в сторону Чокаева, спросил у Василия Федоровича:
— Что вы о нем думаете?
— Проныра. Адвокатура — это служба частным интересам, а не служба обществу. Видимо, это и наложило отпечаток на его манеру держаться.
— Имейте в виду, господин Чокаев — частый гость Турции.
— Тс-с! Нас слушают. Идемте.
За столом Чокаев бойко рассказывал о своих студенческих приключениях во время учебы на юридическом факультете Петербургского университета.
Когда Василий Федорович и полковник подошли к столу, Чокаев, не спуская глаз с Белоусова, наклонился и шепотом что-то сказал своей соседке. Мария улыбнулась.
Василий Федорович почувствовал неловкость и поспешил предложить тост в честь столичной родственницы.
— Милый мой Василий Федорович! Благодарю! — сказала Мария Яковлевна, поднимая бокал.
— За восходящую звезду! — поддержал Чокаев Бражникова.
Обед затянулся. Было весело. После десерта все пошли в гостиную.
— Господа, попросим нашу гостью Марию Яковлевну спеть, — сказал Белоусов, улыбаясь.
— Просим! Просим! — воскликнул Чокаев.
Мария Яковлевна, ни на кого не глядя, важно проследовала к роялю. В такие минуты куда только девалось ее легкомыслие, беспечное выражение лица сменялось глубокой сосредоточенностью, всегда смеющиеся, большие серые глаза делались отрешенно-задумчивыми. Наступил магический миг перевоплощения актрисы.
Она спела арию Фрики из «Валькирии». Последовала короткая пауза…
— Браво! Браво! — раздались аплодисменты взволнованных слушателей.
После пения Мария Яковлевна захотела остаться одна. Она прошла в сад. Чокаев тут же последовал за ней.
— Мария, почему вы отвергаете мое предложение?
— Ах, Чокаев, Чокаев! Я ведь не раз уже говорила, что я христианка. А ваш бог — Магомет. Мы не можем даже обвенчаться.
— Это не причина. Скажите мне только одно слово…
Мария перебила:
— Вы помните, как у Бальзака: «Я не мог бы любить женщину, которую актер целует на глазах зрителей. Если бы я полюбил подобную женщину, она должна была бы бросить театр, и я очистил бы ее своей любовью». Так вот, Чокаев, театр я никогда не оставлю.
— Театр! Театр! Я полюбил вас… Понимаете, вас! Причем такую, какая вы есть. Полюбил актрису, которая не собирается уходить со сцены…
Мария молчала.
— Может, вам необходимо подумать?.. Вы можете мне сейчас не отвечать. Я буду ждать вашего письма. Только обещайте, что напишете?
— Пойдемте, Чокаев, в дом, а то нас, наверно, потеряли.
…Чокаев долго еще стоял посреди комнаты с портретом молодой Марии. Из задумчивости его вывел голос бельгийца:
— Мсье, что еще надо выносить?
— Больше ничего, — оглядывая пустые стены, тихо произнес Чокаев, — Этот портрет я возьму сам.
Мустафа еще раз прошелся по комнатам, осмотрел шкафы и запер их на ключ. Потом, убедившись, что ничего важного он не забыл, захлопнул за собой дверь и поспешил к машине.
Миновав предместья Парижа, они попали в поток беженцев. Люди ехали на велосипедах, подводах, груженых домашним скарбом, шли пешком с узлами, сумками и корзинами. Женщины с детьми двигались в общей массе по дороге и обочинам. Время от времени в воздухе появлялись немецкие самолеты. Тогда редкие зенитки открывали суматошную стрельбу. Чокаев с тревогой поглядывал то на толпу, то на небо…
Ехали молча, наконец, миновали развилку на 60-м километре.
— За этим леском моя усадьба, — сказал Чокаев.
Бельгиец в ответ только кивнул.
Машина остановилась у калитки. Ребята начали переносить ящики в небольшой уютный холл.
— Говорят, немцы сильно бомбили Париж? Много убитых? — встретила их встревоженная Мария Яковлевна.
— Сегодня — как никогда. Кошмар!
— Ну, слава богу, с тобой ничего не случилось!
Чокаев чувствовал, что суетится. Чтобы успокоиться, он еще раз пересчитал ящики, их было шесть. Почти кубической формы, они напоминали ему кости для игры в нарды. Мустафа перевел дух, потом внимательно осмотрел клеенчатую обивку на ящиках, положил в портфель папку с описью и направился в сарай.