Презумпция невиновности
Шрифт:
– Не очень ты ее жаловал.
– А чего ее жаловать? Была себе на уме. Известным местом карьеру делала. Запросто давала, но не кому попало, а с разбором, только нужным людям. Все это видели.
Я оглядываюсь по сторонам. Разговор, кажется, подошел к концу. Я еще раз спрашиваю Лайонела, уверен ли он, что Каролина ничего не нашла.
– Уверен, как и в том, что я не японский бог. Хочешь, поговори с тем парнем, который ей помогал.
– Если не возражаешь, Лайонел.
– На кой хрен мне возражать? – Он тянется к внутреннему телефону и вызывает
– Имеешь в виду Делягарди?
– Считай, что должность у него в кармане. – Последнюю неделю от полицейских только это и слышишь. Они всегда недолюбливали Реймонда.
– Как сказать… Может быть, я раскручу это дельце и спасу ему шкуру.
– Его не спасет и Бог, сошедший с Синая. В городе говорят, что сегодня днем Болкарро встречается с Нико.
Я перевариваю новость. Если мэр за шесть дней до выборов поддерживает кандидатуру Нико, Реймонду суждено остаться всего лишь страничкой в политической истории города.
Приходит Гераш. Выглядит он как многие молодые люди, служащие в полиции: высокий, прямой, с военной выправкой, старомодно красивый, с аккуратным пробором на голове. Башмаки начищены до блеска, пуговицы на шерстяной куртке сияют.
– Помнишь бабу-прокурора, которая приходила к нам, – Полимус? – обращается к нему Лайонел.
– Еще бы! Бюст у нее был – закачаешься.
Лайонел поворачивается ко мне:
– Видишь, из этого парня выйдет толковый легавый. Сразу определяет размер лифчика.
– Это ее недавно угробили? – спрашивает у меня Гераш.
Я говорю, что да, ее.
– Ладно, слушай сюда, – продолжает Лайонел. – Это Расти Сабич, заместитель окружного прокурора. Ему нужно знать, не брала ли Полимус что-нибудь у нас.
– Насколько знаю, нет.
– Что она искала, не знаете? – спрашиваю я.
– Хотела просмотреть протоколы за определенный день девять лет назад. Сказала, что тогда было шестьдесят или семьдесят задержаний за непристойное поведение. Я вот и таскал ей сюда коробки с бумагами. Просто сказала, чтобы я принес протоколы за тот день, когда было больше всего задержаний. Я бы целую неделю ухлопал, чтобы перебрать это старье. Мы тогда человек пятьсот арестовали по сорок второй.
– Почему именно за один день?
– Хрен ее знает. Похоже, точно знала, что ей нужно.
Сорок вторая статья Уголовного кодекса штата предусматривает наказание за непристойные действия в общественных местах.
Всего один день… Я снова думаю об анонимке. В досье, которое я видел, не содержалось указаний на такой определенный промежуток времени.
– И вы нашли, что ей было нужно? – спрашиваю я.
– Кажется, нашел и позвал ее. Она осталась смотреть бумаги, а я отвалил. Потом она сказала, что ничего не нашла.
– Вы помните что-либо из того, что показали ей? Не было ли чего-нибудь общего у задержанных?
– Все задержанные – мужчины, собравшиеся в городском парке. Я подумал, что они демонстрацию какую устроили, хрен их знает.
– Какая
– Она ничего не говорила о том, что ищет? Может быть, имя какое-нибудь называла или еще что-нибудь?
– Имя называла, но без фамилии. Я сначала даже не усек, мужчина это или женщина. Еще подумал, что оно какое-то отношение к Рождеству имеет.
– Ноуэл? Может быть, это имя?
Гераш щелкает пальцами.
– Точно, Ноуэл.
– Не Леон?
– Не, Ноуэл. Она сказала, что ищет протокол на Ноуэла фэ-эн. Я это хорошо помню, потому что она написала его на бумажке. Тогда я и подумал о Рождестве. Ведь Ноуэл – это что-то рождественское, верно?
– Вы не покажете мне, что она смотрела?
– Хрен его знает, куда я засунул эти бумаги.
– Ч-черт, я ж тебе три раза говорил, чтобы ты их разобрал. – Кеннили показывает на груду папок в углу. – Валяйте, смотрите.
Открыв первое досье, Гераш матюгается. Сверху лежат разрозненные листы.
– Не скажешь, чтобы она была очень аккуратной. Я ей в полном ажуре дела отдавал.
Можно спросить Гераша, уверен ли он в этом, но нет смысла – человек, как правило, помнит, что он делал. Это так похоже на Каролину – считать макулатурой документы, которые многие годы поддерживались другими людьми в полном порядке.
Гераш начинает сортировать листы. Я ему помогаю. Даже Кеннили присоединяется к нам. Мы стоим у его стола и клянем Каролину. Каждая папка должна заключать отчет о происшествии, протокол задержания с фотографией и отпечатками пальцев подозреваемого, его подписку о невыезде, решение о возбуждении уголовного дела. Ни одно дело, как мы постепенно убеждаемся, не содержит необходимого комплекта документов. Многие листы перевернуты и помяты. О нумерации и говорить не приходится.
Кеннили не переставая матерится.
Проходит минут пять-семь, и вдруг мне в голову с запозданием приходит очевидная мысль: беспорядок в делах не случаен. Кто-то сознательно перемешал бумаги.
– Кто еще рылся в этих коробках после Каролины? – спрашиваю я Кеннили.
– Никто. Четыре месяца валяются в углу. Никто, кроме нас, и не знает, что они здесь. Верно я говорю? – обращается он к Герашу.
Тот подтверждает: верно.
– Лайонел, ты Томми Мольто знаешь?
– Скажешь тоже! Я Томми Мольто полжизни знаю. Он прокурором был.
Я вспомнил бы об этом, если бы подумал, – Томми Мольто славился схватками с судьями в Северном филиале.
– Он не заходил сюда, когда Каролина возилась с условниками?
– Может, и заходил, дай подумать. Не, не помню. Он у меня в ведомостях не числится.
– Когда ты его видел последний раз?
Лайонел задумывается.
– Года три назад, может, четыре. За каким-то застольем встретились. Перебросились парой слов.
– Но он не видел эти материалы?
– Слушай сюда, Расти, слушай внимательно! Ты, я, Гераш, она. Больше никто не видел.