Презумпция виновности. Часть 2. Свой среди чужих, чужой среди своих. Россия. Наши дни III
Шрифт:
– Еще нет.
– Ну вот увидите, очень скоро предложит. Не вздумайте соглашаться! А то деньги возьмет, а обещание не выполнит. Станете напоминать – сдаст вас операм или подведет под взыскание, а то и под ШИЗО. Был у нас уже такой прецедент… Хорошо, что Коля вовремя вмешался и спас парня.
– Спасибо вам большое, Алексей Леонидович, за предупреждение! Буду начеку, – поблагодарил его Гриша.
Леонидыч оказался прав: буквально через несколько дней Евгений пригласил Гришу на разговор. Сразу после утренней проверки Соболев подозвал к себе Васю и Тополева и попросил написать заявления на имя начальника колонии о желании выйти на работу и просьбой предоставить рабочее место. Затем завхоз отпустил Василия и предложил Грише
– Я слышал, что у тебя был большой бизнес в аэропорту Шереметьево. Я почему спрашиваю… – не дожидаясь ответа Тополева, продолжил Женя. – Я просто сам занимался почти тем же, что и ты, только в Домодедово. Бизнес шикарный, конечно! Только, как оказалось, политически неверный. Как только Каменщика 3 решили подвинуть, то первым делом ударили по его команде. Так я и попал под раздачу. Против меня как директора компании завели уголовное дело по мошенничеству. Якобы моя фирма необоснованно завышала тарифы за услуги, предоставляемые аэропорту, чем ввела менеджмент Домодедово в заблуждение и обманным путем причинила убытки в размере тридцать восемь миллионов рублей. А ты сам знаешь, как эти тарифы формируются! Тебя вызывают на ковер и говорят: «Значит, за буксировку будешь брать столько, а за подачу трапа – столько. И каждый месяц десять процентов наличкой вынь да положь!» Таким образом, с десяток уголовных дел завели. У Каменщика бизнес частично отжали, а вот мне семерку дали. Так что ты еще легко отделался со своей трешкой!
3
Председатель совета директоров аэропорта «Домодедово»
– Во-первых, я сижу не за Шереметьево, – безапелляционно строгим тоном ответил Гриша. – А во-вторых, что значит «легко»? Пять пуль в мотоцикл и три – в меня. Слава Богу, что я в защите был и только рука сильно пострадала. Потом два года в розыске по надуманному уголовному делу, из них год – по больницам и госпиталям, затем – вынужденная эмиграция в Израиль, чтобы пулю уже в голову не получить. Я только через четыре года я смог спокойно обратно в Москву вернуться. Это ты называешь «легко отделался»?
– Ты это время на свободе провел, а я буду в лагере жизнь коротать. Не знаю, что лучше.
– Вот поэтому я и принял для себя окончательное решение: больше никогда бизнесом не заниматься! – категорично заключил Тополев.
– Я тебе честно скажу, – начал почти шепотом Женя, перескакивая не другую тему, – несмотря на все твои потуги выйти на работу, заявления, договоренности с Дубровским или еще с кем-то, на промку тебя не пустят, а тем более – в библиотеку или на место Улицкого.
– Тебе об этом Олег рассказал? – сильно удивившись, спросил Гриша, шокированный осведомленностью Соболева.
– Нет, конечно, – спокойно и тихо ответил Евгений. – Ты же наверняка слышал, что я работаю в тесном контакте с оперчастью? Сам понимаешь, должность моя это подразумевает. У меня срок семь лет и возраст намного выше среднего по отряду, поэтому я сделаю все, чтобы поскорее увидеть жену и детей.
– Женя, я, наверное, один из немногих, кто тебя очень хорошо понимает и сочувствует. Да, я никогда не поддержу тебя в теме сотрудничества с операми и не буду помогать в этом вопросе, но и мешать в поисках скорейшего пути домой не стану. Все, что от меня требуется для поддержания твоего авторитета как завхоза, я буду делать и по возможности что-то для бытовых нужд обеспечу. Я так же честен с тобой, как и ты со мной. Поэтому, раз ты сам начал разговор на эту тему, ответь мне, пожалуйста, почему я не смогу найти работу в колонии.
– Боятся они тебя! Не знаю почему, но боятся. Так мне Борисович сказал.
– Это кто?
– Борисович? Начальник отдела безопасности колонии. Мордатый такой, с красным лицом, на колобок похож. Ты его видел на распределении.
– Да, помню такого.
– Он мужик хороший и справедливый. Если с работой получаться не будет, то вернее всего к нему надо идти, потому что без его визы никого на работу не возьмут.
– Я понял, – задумчиво произнес Гриша.
– Так как у тебя четыре взыскания с централа, то их надо поощрениями закрывать. Чтобы администрация дала положительную характеристику для УДО, надо, чтобы поощрений было хотя бы на одно больше, чем взысканий.
– А можно дождаться, чтобы взыскания сгорели автоматически через год – в моем случае это в ноябре уже будет, получить одно поощрение – и все?
– К сожалению, так нельзя! В твоем случае, как ты говоришь, понадобится пять поощрений как минимум. И самая неприятная информация: у нас в колонии дают не более одного поощрения в квартал – и в основном тем, кто работает на промке. В редких случаях – тем, кто сидит в отрядах, и то за очень большие заслуги.
– Это за какие, например? – спросил совсем приунывший Гриша.
– Ну, я, к примеру, договорился с Хозяйкой, что меня отметят в приказе в сентябре за ремонт крыши барака. Она у нас очень сильно прохудилась и течет, поэтому ее всю надо гудронить и заливать битумом. Я подсчитал: на стройматериалы надо около ста тысяч рублей. Это без учета того, что часть сопрут опера и охрана при заносе в лагерь. Я один всю сумму не потяну, поэтому предлагаю тебе поучаствовать пятьдесят на пятьдесят, а я договорюсь с Борисычем, чтобы и тебе поощрение дали.
– Я подумаю, Жень, – ответил загрустивший Гриша. – В любом случае, спасибо тебе за откровенный разговор и за предложение! Я так понимаю, что вопрос этот горящий, поэтому тянуть с ответом не буду.
– Приятно иметь дело со взрослым и умным человеком! – сказал Соболев и пожал Грише руку. – Я буду ждать твоего решения.
Еще одним ярким персонажем в восьмом отряде был Батон. У него была совсем непорядочная статья – 132, а именно – изнасилование в извращенной форме, к которой приписывали всех, кто сношался неестественным половым путем. Срок у него был, как и у большинства невиновных насильников, три года. Остальным, кто действительно был виноват по полной, давали от пяти и выше, а на зоне их загоняли в обиженку или прятали на БМ 4 . Батону тоже поначалу пришлось доказывать братве в СИЗО и в лагере, что его акт любви был по обоюдному согласию. После этого от него отстали, но тем не менее по приезде в ИК-3 он на всякий случай пошел на красную сторону и подписался под козлиную должность завхоза – сперва восьмого отряда, а потом, после выхода из СУСа Космоса, стал завхозом клуба.
4
Безопасное место.
Срок у Батона подходил к концу, и он намеревался встречать Новый год уже дома. Несмотря на должность и определенные заслуги перед лагерем, ни одна подача на УДО у него не выстрелила – из-за того, что по негласному правилу администрация колонии насильников на комиссии не поддерживала и положительную характеристику для суда не давала, даже при огромном количестве поощрений, купленных и реально заслуженных Батоном и полное отсутствие взысканий. Поэтому он в последние полгода отсидки мог позволять себе что угодно. К примеру, после очередной ночной пьянки, когда дежурный по лагерю застукал его в абсолютно непотребном виде, он отделался всего лишь серьезным разговором с Борисычем и кастрюлей шашлыка в СУС для положенца, который до этого объявлял для всех сидельцев месяц воздержания от алкоголя и наркотиков. Батон на этот указ положил с прибором, но во избежание конфликта подмазал блатных. Через пару дней после инцидента выяснилось, что общение с начальником оперчасти имело непростые последствия. Но не для самого Батона.