Презумпция виновности
Шрифт:
И он поднялся в квартиру, которую покинул час назад.
И разочарованию его не было предела. Он ожидал, что в квартире посреди засохшей лужи будет стоять лощеный дядька, от которого должно пахнуть дорогим одеколоном. И галстук его – он непременно должен быть черным в красную полоску и хорошо оттенять белоснежную сорочку. Желябин не знал, почему именно черный и почему в красную полоску, но, пока ехал, воображение рисовало перед ним именно эти цвета. Начальник говорил, что «важняк» прибудет со своей группой, и майор, выруливая на Столетова, плохо представлял, как они поместятся в «хрущевке» Головацкого.
И
В кресле Головацкого сидела, распластав длани по подлокотникам и широко расставив ноги, весьма подозрительная личность. На вид около сорока лет, может, чуть больше. Галстука не было вообще, зато была трехдневная щетина. Не поверив себе, Желябин вошел в комнату, подозрительно скользнул взглядом по сидящему, поймал его взгляд и прошел на кухню.
– Мацуков, где следователь по особо важным? Где он, Мацуков?
– В кресле, – бросил, не отрываясь от писанины, холмский следователь. – Второго видел? Еще более удивительная фигура.
Желябину пришлось вернуться в комнату и поздороваться. И спросить, кто из двоих неизвестных ему людей представитель Генпрокуратуры, так как он во исполнение распоряжения начальника ГУВД готов влиться в ряды следственной бригады. При этом вид у Желябина был такой, словно он зачитывал написанное террористами послание перед собственной казнью.
– Вы здесь уже были, – вместо «здравствуйте» тихо проговорил неизвестный в кресле. – Что вы можете сказать о жилье?
– Я могу сказать, кто потерпевший, – Желябину не очень понравилось, как с ним обошлись. И теперь ему хотелось показать, что находиться в положении подносчика боеприпасов он не намерен.
– Я спросил о жилье, – повторил мужчина, и это выглядело почти бесцеремонно.
– А кто потерпевший, вас не интересует?
– А вы упрямы, – безразлично буркнул «важняк» и щелкнул крышкой «зипповской» зажигалки. – Я тоже проявлю настойчивость и задам вопрос в третий раз. Что вы думаете об этом жилье?
По спине начальника «убойного» отдела словно прошлись теркой для сыра. Словесная развязность в сочетании с невозмутимостью незнакомца – а его по-прежнему можно было называть именно так – заставили его пошевелить плечами и дернуть веком. Что Желябин ненавидел с детства, так это откровенный снобизм. Эту черту характера майор считал заразной, поражающей всех вокруг. И сейчас начинало казаться, что в Холмск из столицы прибыл разносчик этого вируса.
– Жилье принадлежит семье Безобразовых. Он преподает в университете на кафедре физики, она математик. Они уехали за рубеж отрабатывать гранд, квартиру предоставили потерпевшему. – Желябин сознательно не назвал фамилии Головацкого, раз уж «важняк» так пренебрежительно относится к этому факту.
– Куда за рубеж? – с ударением на «куда» поинтересовался следователь. Глаза его были настолько вялы, что, почувствуй Желябин сейчас запах спиртного, он бы ничуть не удивился.
– В Голландию, – отчетливо произнеся две «л», протянул майор.
– А что, у профессора Головацкого не было в Холмске своего жилья?
Желябин пожал плечами и усмехнулся.
– Одну квартиру он оставил бывшей жене с сыном. Вторую – взрослой дочери. Сам, получается, снимал у Безобразовых.
И вдруг Желябина пробило. «Важняк» знал фамилию убитого ученого. Он сам ее только что назвал. Воспользовавшись разговором двоих приезжих, Желябин проскользнул в кухню и завис над столом, за которым без устали писал протокол Мацуков.
– Вы что, личность уже установили?
Следователь поднял на «убойника» ватный взгляд.
– Нет. Но я думаю, это не составит большого труда. Мужчину видела старшая по подъезду. Ее сейчас приведут.
– Товарищ майор! – раздалось из комнаты, и Кирилл, оттолкнувшись от пластиковой столешницы, вернулся в зал.
– Кирилл Сергеевич, меня зовут Иваном Дмитриевичем Кряжиным. Я – старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России. Расследовать это убийство, как и многое другое, что с ним связано, буду я. – Кряжин посмотрел красными глазами вокруг, нашел пепельницу и придвинул к себе. – Это – старший оперуполномоченный МУРа Сидельников. Перед вами, Кирилл Сергеевич, вся группа, которую я счел нужным привезти в Холмск из Москвы. Ваш начальник по согласованию со мной и за подписью Генерального прокурора по согласованию с заместителем министра внутренних дел ввел в мое подчинение еще двоих сотрудников. Вас. И капитана Георгиева.
Желябин не выдержал и нервно моргнул.
– Ознакомьтесь. – И советник юстиции протянул майору пропечатанную через факс страницу.
Желябин читал и удивлялся. Он, Георгиев… В подчинение… Следственная бригада…
– Когда же вы…
– Успел? – уточнил Кряжин. – Нужно было выбирать: либо переодеваться и бриться, либо заниматься более нужным делом. Я выбрал второе. Мне не важно, что вы подумаете обо мне в первую встречу. Я и без того достаточно высокого о себе мнения.
«Определенно сноб, – подумал Желябин. – Взять и высказаться?»
Ему опять помешал советник из Москвы. Он заговорил с той же непоследовательностью, с коей сделал это минуту назад:
– Я хотел знать, что вы думаете об этом пристанище Головацкого. Но имел в виду, конечно, не право собственности на квартиру. Хотя и это немаловажно. – Встав из кресла, он прошелся, разминая то ли затекшие от долгого сидения, то ли уставшие от беспрестанного движения ноги. – Наверное, я просто неверно поставил вопрос. Что вы думаете об обстановке? Это я хотел узнать!
И вот тут Желябин замялся. То, что думает в Холмске он, Желябин, может толковаться в Москве вовсе не так. Логика федерального центра часто несовместима с размышлениями провинциалов. И это относится и к сыску в том числе. Наговоришь умных вещей, а через пару часов позвонит начальник ГУВД и скажет, что беседовал с Кряжиным и тот выразил свое неудовольствие отсутствием у начальника «убойного» отдела навыков логического мышления.
А впрочем, сколько можно молчать из-за мнительности?
Ты хочешь знать, что Желябин думает об этой квартире? Пожалуйста… Если что – книга жалоб и предложений у начальника Холмского ГУВД…
– В квартире Головацкий появлялся редко и, по-видимому, – заговорил майор, – не рассматривал ее в том качестве, в каком рассматривают люди, снимающие жилье. В квартире пыль, накопившаяся за три недели отсутствия хозяина. Зная Головацкого лично, могу сказать, что это человек завидной педантичности и порядка. Жить в квартире постоянно и ходить по такой пыли он себе вряд ли бы позволил.