Презумпция виновности
Шрифт:
– Ты, Георгиев, вне подозрений. Малоопытный, доверяющий всем сотрудник милиции, но вина твоя заключается лишь в том, что ты еще не наработался. Пройдут годы, прежде чем ты станешь похожим на своего начальника Желябина. И еще много лет, пока ты станешь мудрее его. Но ты честный человек, и это обязывает меня относиться к тебе с уважением.
Пройдясь вдоль кабинета, Кряжин остановился у окна.
– Майор Желябин встретил свою смерть, так и не услышав моего рассказа. Я не сожалею об этом, поскольку он до конца был уверен в том, что спасал важное для следствия вещественное доказательство. Это нужно Генеральной прокуратуре, значит, нужно стране. Значит, нужно и ему. С тем он и ушел.
Ты привез,
– Да.
Кряжин еще раз крутнул шеей.
– Мацуков, я задерживаю вас по подозрению в совершении убийства и ряда других преступлений, озвучивать которые сейчас не вижу необходимости.
– Что?!
Сидельникову, чтобы усадить следователя районной прокуратуры на место, потребовалось применить силу.
– Ночью я позвонил вам из гостиницы и попросил передать факс в Генеральную прокуратуру. Я назвал вам адрес, по которому, предположительно, Головацкий мог хранить контейнер с металлом. Я проверил по времени: вы отправили факс действительно ночью, но первыми информацию узнали пассажиры «Мерседеса», тотчас рванувшие в Москву.
Я поехал за ними с одной только целью – удостовериться в том, что контейнер с ними. В этом случае мое подозрение могло быть необоснованным. Но я не обнаружил контейнера ни в «Мерседесе», ни на месте схватки с волками. Просто так уезжать из города бандиты не стали бы. Им нужен был металл Головацкого – во-первых, и смерть Пикулина – во-вторых. Однако сразу после моего звонка вам они засобирались.
Но мне показалось этого мало.
На всякий случай, даже не подозревая, насколько своевременно это делаю, я попросил Георгиева положить контейнер в свой сейф. В нижнее отделение! Я особо заострил на этом внимание. Но когда мы с Георгиевым остались одни, я велел уложить тубус в отделение верхнее. Однако выломаны были и верхняя створка, и нижняя!.. Это были либо вы, Мацуков, либо Желябин, но то, как была испытана порядочность майора, не нуждается в дополнительной проверке.
– Бог мой!.. – воскликнул Мацуков.
– Можно просто – Иван Дмитриевич.
– Но ведь, помимо меня и Желябина, был еще один человек, который знал о том, куда вы уложили контейнер! Это был Георгиев!
– Вот сука, – покраснев, сказал опер.
– Правильно, – подтвердил советник. – Он об этом знал. Но для того, чтобы вынуть тубус в наше отсутствие, ему нужно было отпроситься у меня под каким-либо предлогом либо позвонить подельнику, который вошел бы в ГУВД и забрал этот тубус. – «Важняк» сделал паузу, предвещающую гром. – Но Георгиева я специально держал рядом с собой каждую минуту, а звонить постороннему человеку он не мог по той причине, что постороннего человека не впустят внутрь здания ГУВД! Отпрашивались у меня вы, Мацуков. Это вы зашли в кабинет Георгиева, отведя язычок замка в сторону – я видел его, открыть – раз плюнуть. И принялись искать контейнер. Желябин, которого вызвал к себе начальник, находился через стенку, в своем кабинете и, услышав шум, не мог не зайти в помещение сотрудника, ему подчиненного. Вы оставили дверь открытой, Мацуков? Такое бывает у неопытных домушников. Нож как орудие взлома, слава богу, находился при вас. И я соглашаюсь с вами в той части ваших действий, что в тот момент не оставалось ничего другого, как убивать майора и доделывать дело. Слишком большой куш стоял на кону.
Мацуков качал головой, сетуя на чудовищное недоразумение, но на Кряжина это не производило никакого впечатления.
– Есть еще кое-что, и это окончательно разрушило мои сомнения относительно вашей причастности к происходящему в городе. Слишком тяжко обвинение, предъявляемое мною вам, я ждал этого момента, а потому готовился основательно.
Кто напомнит мне тот день, когда майор Желябин рассказывал
– Неизвестные… – уставясь в пол, Георгиев демонстрировал чудеса памяти, – …проникли в квартиру… перевернули все вверх дном и сломали все подоконники… Хозяева этой квартиры, возвратясь из путешествия по Черноморью, будут очень удивлены. Потом вы, кажется, пошутили – не тринадцатая ли квартира, а я ответил, что двадцать шестая. Все правильно?
– Все, – советник посмотрел на него с благодарностью. – Только не по Черноморью, а по Средиземноморью. А вы знаете, почему странные преступники сломали все подоконники? – Распахнув портмоне, Кряжин вынул небольшой листок бумаги и развернул. – Это записка, которую я писал Пикулину, передавая ее через алкоголика Петракова в присутствии следователя прокуратуры Мацукова. Вас тогда, наверное, покоробило, что я удалил для разговора с Петраковым всех, за исключением Мацукова? На самом деле это было моим признанием вашей порядочности, потому что проверка следователя продолжалась.
Подлинник записки отправился в путь вместе с Петраковым, а это ее точная копия под копирку, и Мацуков, которого я усадил у окна, не мог, конечно, видеть, что письмо пишется в двух экземплярах. Прочитайте, Георгиев, коль скоро вы у нас за статиста.
Взволнованный несколькими ударами подряд, сыщик непослушной рукой принял от советника листок и прочел:
Пикулин А.Н.!
Я знаю о вашей невиновности. В данный момент вашей жизни угрожает опасность. Под подоконником в кухне кв. 2, д. 17 по ул. Дзержинского вы найдете инструкции, как выехать из города и добраться до Генеральной прокуратуры, а также данные человека, верить которому в Холмске вы не должны ни при каких обстоятельствах. Ключ от квартиры находится в почтовом ящике указанной квартиры.
– Свою однокомнатную благоустроенную квартиру любезно предоставил слесарь машиностроительного завода вашего города, изготовивший мне дубликат контейнера, под 100 тысяч рублей компенсационных из резервного фонда Генеральной прокуратуры, – добавил Кряжин. – Я попросил дежурного по области переслать информацию в кабинет Желябина, если поступит заявление о вторжении. Человека, вошедшего в квартиру, интересовала, понятно, не схема исчезновения из города, а имя человека, которому Пикулин не должен доверять. Не будем забывать, что преступник, убивший Петракова и забравший эту записку, носит черную кожаную куртку с воротником из меха норки.
– А что было под подоконником? – спросил Георгиев.
– Ничего не было.
– И на этом строится ваше обвинение в отношении меня? – удивился Мацуков.
– Не только, – возразил Кряжин.
Вынув из кармана диктофон, он немного отмотал пленку назад и включил воспроизведение.
«…– Да-да-да! – с десяти до семи утра сегодняшнего дня он был у меня… Он просил быть с вами откровенной, и я, как понимаете… Я вас очень прошу, жене его только ничего…
– Нет-нет-нет! – как договорились… – Еще один вопрос…»
По лицу следователя районной прокуратуры Мацукова пошли красные пятна.
«– …и я уеду. Поймите нас правильно, речь идет о моральном облике нашего сотрудника… Хотелось бы узнать в общих чертах, так сказать… Вы любите друг друга? У него семья, и это нас настораживает…
– Он разведется! – жарко отвечает женщина. – Он давно хотел это сделать, просто у него сейчас тяжелый период в службе. Но он сказал, что через месяц, быть может, меньше, он оставит службу и мы уедем.
– Значит, он вас любит? Цветы, наверное, дарит?.. Вы помните, что он просил вас говорить мне правду? Когда в последний раз дарил?..»