Презумпция виновности
Шрифт:
– Ну, ты даешь, дед, – искренне удивлялся Сашка.
– Я почти полный кавалер орденов Славы, – продолжал дядя Федя краткий экскурс в свою биографию. К тому моменту, когда среди заснеженной низины близ Брянцева появились первые самостийные постройки, у Кряжина начало ломить в висках. – Я воевал против финнов в сороковом, я грудью встретил немцев под Москвой. Я прошел Будапешт и Прагу, Вену и Бухарест! Я дошел до рейхстага и написал на нем…
– Я представляю что, – вторил Пикулин, разглядывая в окне постройки.
– И сейчас меня, как вора, по доносу ранее судимого элемента
Его попросили показать дачу, построенную на «кровные». Кровных ветерана войны, хотя бы и финской в придачу, на постройку двухэтажного домика с мансардой явно бы не хватило, но объяснение нашлось и тут:
– Вы видите? Вы видите?! Нет крыши, нет! Я пенсионер, у меня нет средств даже на то, чтобы покрыть крышу!
– Это очень хорошо, – как-то загадочно и нехорошо поддержал старика Кряжин. – Это очень хорошо, что над кладкой вы не успели построить крышу. А теперь давайте вспомним тот день двадцать девятого января, когда вы встретили гражданина Пикулина рядом со своим домом.
– Помню, – сказал дед. – Я все помню. Было дело, я его встретил. Потом еще раз, на помойке. Он в баке пропитание искал.
– Тогда скажите, где те кирпичи, которые вы везли в прицепе?
– Не было кирпичей, – совсем уже глупо запротестовал старик.
Около часа ушло на поиск правды. И только после этого дядя Федя залез на цоколь своего строения, где и показал рейкой уровень, высота над которым была заложена после того, как вся партия кирпича из шести ходок была перевезена на дачный участок. Выходило что-то около метра высоты.
Дядя Федя обезумел от ужаса, когда понял, что последует за этим. А это стало ясно, когда по просьбе старшего следователя Генеральной прокуратуры из школы милиции привезли «КамАЗ» курсантов и около трех десятков молотков, ломов и зубил.
Работа спорилась, пенсионер угорал от горя, а Пикулин сидел и посматривал на него вовсе не злым взглядом.
– А ты говорил, дядя Федя, что не родился еще тот человек, который бы посмеялся над ветераном Чигориным…
Ловкие руки курсантов милиции, уже освоивших курс лекций по правилам и порядку производства обыска, выбивали из кладки кирпич за кирпичом, дробили каждый и сваливали прах вниз.
Кипричи трещали, кололись, цемент сыпался, дом таял на глазах.
– Это тебе за судимого элемента, – подливал масло в огонь Пикулин. – За нецелевое использование служебного транспорта, за «нечистое прошлое»…
– Ты сядешь! – кричал Федор Ипполитович Чигорин, жестом Цезаря указывая Пикулину, как именно он сядет.
– За Бухарест, за Вену, за нецензурщину на рейхстаге…
Когда солнце уже уверенно стало склоняться к западу, со строения, уменьшившегося в высоте на метр, раздался голос одного из курсантов:
– Товарищ следователь! Не это предмет поиска?
– Да брось ты эту премудрую хренотень, сынок! – Вскочив с колоды, советник поспешил на зов. – Что нашел, говори по-русски!
– Болванку какую-то блестящую, товарищ следователь, на член похожую, но с цифирками!
– Молодец, курсант! – вскричал советник, бросаясь к предмету, упавшему в нескольких метрах от него. – Добрый мент выйдет!
Стирая с предмета
– Что это? – помертвевшим голосом спросил Мацуков, хотя было совершенно ясно: он понимает, что это.
– Не может быть, – сипло просвистел Георгиев.
Пикулин встал, откидывая в сторону недокуренную сигарету, и нетвердым шагом стал приближаться к следователю.
– Это… было… в кирпиче?
– Было. До сегодняшнего дня. – Советник приказал капитану милиции, привезшему взвод курсантов, собираться и направился к другому капитану, из МУРа. Переговорив о чем-то, он снова вернулся и попросил у Георгиева ключи от «девятки». – Сидельников поедет, даст развернутый факс, мы же следуем в ГУВД.
Растерянное выражение не сходило с лиц и тогда, когда советник, отправив Пикулина обратно в камеру, завел Мацукова и Георгиева в кабинет Желябина. Они растерянно хлопали ресницами, но настаивать на объяснениях, уже привыкнув к бессмысленности этого, не пытались.
Кряжин развернул контейнер и вывалил на стол брусок металла. Если не присматриваться и не искать мелочей, по которым можно было бы отличить тот контейнер, что они видели в первый раз, от того, что лежал на столе сейчас, то можно было бы смело говорить, что это та же самая вещь. Однако и цифры на контейнере, хотя и были 29–11, разнились по размеру и шрифту, и составляющие выглядели чуть уже и чуть короче.
– Я первый раз участвую в расследовании, в котором ничего не понимал во время него и ничего не понимаю по его завершении, – признался Георгиев. – Мне кажется, лицо Мацукова тоже далеко от просветления.
Кряжин не спешил. Он закурил, прошелся к окну, убедился, что воды в чайнике достаточно, включил его и стал изучать содержимое коробки с чайными пакетиками. Потом вернулся на свое место.
– Ну, что же… ты прав, сыщик, – отыскав взглядом глаза Георгиева, Кряжин покачал головой. – Расследование завершено. И теперь я могу рассказать все, о чем молчал до этого часа. Мы с вами в этом городе вместе перешагнули из января в февраль, потеряли Желябина, еще многих, и теперь можно говорить о том, сколько на самом деле стоит этот кусок металла. – Зацепив пальцами брусок, вынутый из контейнера, советник подбросил его на руке, словно взвешивая, потом неожиданно прицелился и метнул его в угол кабинета.
Перевернувшись несколько раз в воздухе, предмет стоимостью в сто миллионов долларов ударился о край пластмассовой урны, круто взмыл вверх и шлепнулся на пол.
Мацуков и Георгиев, не скрывая недоумения, почти одновременно оторвали взгляд от предмета на полу и посмотрели на следователя.
– Это алюминий, элемент из таблицы Менделеева. Килограмм этого металла на приемных пунктах цветного металла колеблется от двадцати до двадцати пяти рублей. Сидельников знает предысторию, поэтому он не будет впечатлен первой частью моего рассказа. – Кряжин подошел к чайнику, налил себе и жестом предложил то же самое сделать присутствующим. – Ко второй же, я думаю, успеет. Итак, я расскажу с самого начала…