Причём тут менты?!
Шрифт:
Все! Сам погибай, как принято…
— Все! Сейчас выйду! Только, может, ты I тоже свой ствол на пол бросишь? — наивно I попросил я.
— Чего захотел! — злодейски захохотал I он, подтверждая самые худшие мои опасе-ния. — Вылезай! Без всяких условий.
«Черт с ним, с Гарриком!» — сказал внутри меня кто-то циничный. «Вот еще!» — воз- I разила ему лучшая часть меня. Дьявол, мы подняли такой грохот, такую пальбу, а никто из соседей не догадался вызвать милицию! Будь проклята гражданская инертность!
— Ладно! Я выхожу. Но — с пушкой в руках! — предупредил я Василиваныча. — Зачем, скажи, мне ее бросать? Мне терять нечего, кроме самоуважения!
Он промолчал. Аккуратненько я поднялся и начал подходить к двери. И с каждым шагом в моей голове складывалась все более и более ясная картина ближайшего будущего. Весьма похожая на завтрашнюю статью Ва-силиваныча: «Криминальные элементы, псев-дожурналисты, водившие дружбу с заправи-лами преступного мира, оказались вовлечены в назревающую войну мафий… После устра-нения Шамиля, на которое они были вынуждены пойти, между сообщниками возникла кровавая разборка, в результате которой они, 1 как два бешеных волка, уничтожили друг друга… на месте кровавого сведения счетов был найден и револьвер, из которого до этого I оказались застреленными двое: легендарный Шамиль, безусловно, не ожидавший пули от одного из скромных сотрудников собственной газеты, и токарь М., расточивший орудие для преступников и ставший поэтому нежелательным свидетелем… " И еще что-нибудь про «вашего покорного слугу».
Обхохочешься, действительно! Здравомыс-дяший читатель наверняка поморщится и скажет: «У страха глаза велики, а ноги быстры» или что-нибудь не менее мудрое, но что еще мне оставалось предположить?! Ствол, орудие преступления — единственная железная улика! — судя по всему, до сих пор находился в руках у Василиваныча. А убийство Шамиля действительно могло бы сойти ему с рук, настолько диким и непредставимым оно было в принципе, если б он не запсиховал, наткнувшись на нас с Гарриком на «Морфизпри-боре» на Шпалерной. И то, что он шлепнул токаря из того же револьвера, являлось доказательством, что второго ствола у него не было. Да и откуда, собственно! Я ведь сам вооружил его, как Гайдар — Чечню!
Апеллировать к правам человека показалось мне неуместным. Я шагнул вперед.
— Пушку! Выкинь револьвер! — завизжал Василиваныч.
Послышался грохот, и какой-то невидимка раскрошил потолок над моей головой. «Пуля», — догадался я, понятливый, как крала. И прыгнул вперед. Этот выстрел мог быть четвертым… но мог быть и пятым, последним… а для того, чтобы поудобней перехватить в руке револьвер Гаррика, Василиванычу Понадобилось бы какое-то время. Секунда.
Мгновение, и только оно, это самое мгновение, могло меня спасти.
Наверное, не только меня, но и Гаррика.
«Сколько же он произвел выстрелов?» я уже прыгал, когда мне пришло в голову спокойно посидеть, подумать на эту тему. Первый выстрел — когда мне удалось отпрыгнуть в комнату и выхватить свой револьвер. Затем мы обменялись пулями — второй. Третий испортил тахту в спальне, четвертый разбил окно, когда я попытался к нему отползти… Этот выстрел должен быть пятым!
Просто обязан!
Эти мысли промелькнули в моем мозгу за те доли секунды, которые необходимы человеку шести футов роста на суперпрыжок метра в три, почти без разбега. Что там у меня с нормами ГТО? А со средней продолжительностью жизни?
С отличающей любого дилетанта непосредственной неуклюжестью я влетел в комнату, и в моем восприятии запечатлелась радостная, пасхальная картина: растерянный Василиваныч тянет лапу ко второму револьверу в руке у бледной, но решительной с виду Насти, тем самым не позволяя ей выстрелить в меня ей самой, у его ног валяется неожиданно заболевший Г. Алферов: почти такой же бледный, как девочка, только куда менее решительный. Особенно болезненно он выглядел оттого, что с башки у него текла красноватая гадость. Словно кто-то с размаху расплющил ему о темя гнилой помидор.
Я выстрелил.
И сразу вслед за этим произошли две невероятные вещи. Первую из них при желании еще можно объяснить цитировавшейся выше теорией о человеке в экстремальной ситуации. Почему-то я не промазал. Более того, попал!
Второй невероятный момент не смогут объяснить никакие оптики, уверен, что и вы мне не поверите. Однако я могу поклясться, что видел, как летела пуля. Гаррик работал не зря! Мне показалось — не буду спорить, возможно, действительно, только показалось, — что из дернувшегося в моей руке ствола вылетел злой черный шмель и, полетев отчего-то по замысловатой спирали, вонзился в предплечье правой руки Василиваныча. И в одно мгновение пробуравил в нем отвратительную язву. Василиваныч дернулся вслед за подлетевшей в воздухе рукой и — словно она потащила его за собой (а так, по сути, оно и было!) — отлетел на пару метров, приложившись спиной к батарее парового отопления.
— Ну я ж предупреждал, что ты себе и вторую руку попортишь с таким образом жизни! — прикинувшись крутым и недобрым, сообщил я ему холодно.
Мне действительно очень хотелось посмотреть, как он сейчас, к примеру, вскочит и начнет искать поразившую его пулю, как якобы ему удалось поступить, когда на него Покушались… якобы Игнатенко. Яснее месяца ясного: он или попортил себя тогда сам, или по его просьбе ему помогла милая девочка Настя. Настя?
— Ну я пошла! — бросила она мне безразлично.
Теперь ей никто не мешал, и она, держа револьвер в обеих руках, большими пальцами взвела курок. Моя пушка тоже была наготове, она смотрела в ее большие глазки… точней, между ними, но жизнь не кино! А я не Сталлоне — нажми кто-то из нас на крючок первым, имелись все основания предположить, что второй успеет повторить этот незамысловатый жест. Собезьянничать. Нас разделяло не больше трех метров.
— Ну я пошла, — повторила она, сделав маленький-маленький шажок вдоль стенки.
Глухо застонал Гаррик, неожиданно заголосил Василиваныч. Я не обращал на них внимания. Не мог позволить себе излишней наблюдательности. Разряженный револьвер Василиваныча валялся на полу, а девочка, должно быть, сжимала в руках ствол Гаррика.
— Иди, иди, конечно! Иди… — как можно нежнее разрешил я, не опуская револьвера. — Только, пожалуйста, не стреляй. И скажи мне, зачем Василиваныч поднял эту пальбу, на что он рассчитывал?
Она нервно облизала губы. Но среагировала:
— Когда я стреляла ему в руку, мы думали, на этом все кончится. Но потом вы раскусили его на заводе рядом с моим домом, так он сказал… Мы свалили сюда, но я вспомнила, что когда вызванивала тебя — а мы хотели или… ну… убить… тебя, или… сделать так, чтобы этого старичка… ну… тебе приписали.