Причуды любви
Шрифт:
«Натуру финских женщин можно определить одним словом «вездесущие»», — отмечал Джон Стейбек. И действительно, финки наравне со своими мужьями ходят на охоту и забрасывают сети в море, воюют, читают лекции с кафедр, распоряжаются кредитами в банках, делают сложные хирургические операции, сверлят зубы, стригут и бреют мужчин.
Их равноправие отразилось и во внешности: высокие, крепко сбитые, со свежим цветом лица, соломенными волосами, открытым и независимым взглядом. А как шикарно смотрятся они в свитерах и голубых брючках на открытом рынке, у пристани, куда привозят тележки с малиной, клубникой, огурцами, березовыми вениками, черникой, свежайшей балтийской сельдью
Порнография в Финляндии отсутствует, а семейные узы очень крепки. По сравнению, скажем, со Швецией здесь вдвое меньше разводов. Парни точно так же носят длинные волосы, а девушки — короткие юбки, и при этом психология у финнов совсем иная. Девственности и тут не придают большого значения, но галантное обхождение подай.
В ночь на Святого Иоанна дома, такси, трамваи — все украшают цветами и ветками. Даже меж рогов коровам вешают гирлянды; девушки в нарядных платьях валяются, резвясь, в росистой траве. Чтобы узнать, с какой стороны появится суженый, бросают веночек на крышу бани. А еще, раздевшись донага, перед тем как искупаться в ручье, девушки шепчут заклинания, чтобы увидеть в воде его отражение. Да, они готовы принести себя в дар любимому, но при этом должен быть соблюден романтический ритуал.
Финских женщин нельзя назвать ретроградками, вспомним, что они первыми в Северной Европе добились права голоса; это было еще в 1906 году, и они далеко не фригидны. Напротив, сама природа — густые заросли мха, уютные бухты, чистые ручьи, перламутровое небо — здесь как будто горячит кровь. В страсти финок есть нечто языческое, наперекор затверженным с детства проповедям о грехе. Мужчины же робки: прежде чем сделать решительный шаг, им надо крепко выпить для храбрости. Но женятся они рано, после двадцати пяти уже редко встретишь неженатого финна. В этом есть известный расчет: молодым семьям существенно снижают налоги. Однако статистика показывает, что большинство браков все же заключается по любви, в чем и состоит залог семейного благополучия.
Финны по натуре склонны к меланхолии, их музыка довольно заунывна, а в рассказах о немудреном крестьянском быте любовь неизменно соседствует со смертью и люди вступают в вечное единоборство с духом зла. Завершая это короткое кругосветное путешествие, я хотел бы снова поставить вопрос: что же такое любовь? Итальянский либреттист Габриэле Россетти как-то написал по этому поводу не слишком талантливое четверостишие, однако не могу с ним не согласиться:
Не спрашивай меня, зачем мы любим И в пламени любовном сердце губим. Любовь сулит отраду и напасти, Но объяснить ее не в нашей власти.Однажды писатель Сальватор Готта встретил в миланской галерее восьмидесятилетнего композитора Умберто Джордано, автора знаменитой оперы «Андре Шенье»; старец плотоядным взглядом провожал юную девицу.
— Ах, Умберто, в твои-то годы! — укоризненно покачал головой Готта.
— Этот порок времени неподвластен, — отозвался прославленный музыкант.
Борис Пастернак и Ольга Ивинская
Не люблю не падавших…
Наконец-то в Советском Союзе можно прочесть «Доктора Живаго»! Роман опубликован в «Новом мире», литературном журнале с миллионным тиражом. Главный редактор Сергей Залыгин ответил на мой вопрос:
— Нет, не могу сказать, что я хорошо знал Бориса Леонидовича. Мы не раз встречались в Переделкино,
Он был очень независим и никогда не шел на компромиссы, из-за чего и нажил себе немало врагов.
Конечно, настоящей литературе в той атмосфере приходилось нелегко, но все же история с «Доктором Живаго» — это какое-то недоразумение. В романе нет ничего такого, что оправдывало бы злобную кампанию против Пастернака. «Доктор Живаго» «не был направлен против режима. Публиковать рукопись запретил неумный цензор, считавший себя патриотом. Ведь сам Хрущев признавал, что стоит выбросить слов триста, и роман можно было бы печатать. Однако этот запрет определил всю дальнейшую судьбу Пастернака, который, по словам летописца эпохи Ильи Эренбурга, «жил только в себе». Осип Мандельштам предупреждал его: «Учтите, они вас не усыновят».
Пастернак в полной изоляции сумел остаться верным себе и своему искусству, похожему «на шум травы».
Виктор Шкловский говорил о том, что его слава подземна.
Борис Пастернак не стал, подобно Маяковскому и другим, «инженером человеческих душ», хоть и не всегда проявлял чудеса храбрости — к примеру, когда Сталин говорил с ним по телефону. И все равно он не сделался орудием партии, как «певец Октября», впоследствии покончивший жизнь самоубийством. «Не понимаю его пропагандистского рвения, — говорил Пастернак о Маяковском, — этого принудительного самоотождествления с общественным сознанием, этой мании коллективизма и подчинения сиюминутным требованиям». Он пытался как-то объяснить отчаянный поступок друга: «Мне кажется, Маяковский застрелился из гордости, оттого что осудил что-то в себе или около себя, с чем не могло мириться его самолюбие».
А когда «культ личности» перешел с Владимира Ильича Ульянова (Ленина) на Иосифа Джугашвили (Сталина), Борис Пастернак заметил: «Один дядя сменил другого дядю».
Пастернак нашел себе прибежище в духовном одиночестве, вдали от шумных манифестаций. «Он даже не походил на человека, казался ароматом, лучом, шелестом, — писал Евгений Евтушенко. — Но кто в нашем бурном мире замечает шелест?»
Поэт убежден, что власти не могут изменить ход истории, но он чувствует себя выключенным из своего времени, в котором нет места отдельной личности, идеалам. Он понимает, что его творчество доступно немногим, небольшому числу интеллигентов, евреев, как он, а в целом только вдумчивому читателю.
Конечно, ему хочется широкого и вполне заслуженного признания; он разделяет мнение своего друга Марины Цветаевой, в которую когда-то был влюблен («Если душа родилась крылатой — что ей хоромы и что ей хаты!»): разве рабочего интересует заработок, который ему заплатят после смерти?
Творения автора, убежден Пастернак, должны найти отклик еще при его жизни, ведь искусство живет в других.
Он знает, что история Юрия Живаго, воплощение его самого, наверно, не дойдет до современников. Опубликована его переписка с двоюродной сестрой Ольгой Фрейденберг, подругой детских игр, которой он всегда поверял свои сокровенные мысли. В этих строках он откровенно говорит о своем счастье и о своих горестях: «Есть люди, которые очень любят меня (их очень немного), и мое сердце перед ними в долгу. Для них я пишу этот роман, пишу как длинное большое свое письмо им…»
Незадолго до кончины он пишет поэтессе Елене Благининой, что счастлив от сознания выполненной миссии. «Я не знаю, что меня ждет, — вероятно, время от времени какие-то друг за другом следующие неожиданности будут в том или другом виде отзываться на мне, но сколько бы их ни было и как бы ни были тяжелы или даже, может быть, ужасны, они никогда не перевесят радости, которой никакая вынужденная моя двойственность не скроет, что по слепой игре судьбы мне посчастливилось высказаться полностью…»