Причуды любви
Шрифт:
Но чему бы там ни учил Магомет, я все же думаю, что в любовных делах цвет кожи не имеет большого значения.
Мне вспоминается одна встреча, происшедшая много лет назад, когда посещение сеансов стриптиза еще считалось чем-то скандальным. Во всяком случае, мой сопровождающий, правительственный чиновник из Вашингтона, стыдливо покраснел, услышав о моем приключении.
У принцессы Ла Хомы было воистину прекрасное тело, и она без всяких предрассудков выставляла его напоказ перед посетителями чикагского ночного клуба «Минскай».
Высокая, темнокожая, с волосами цвета воронова крыла и горделивой осанкой, она появлялась на сцене в финале представления и при этом издавала воинственный клич своих далеких предков. Под музыку, некогда сопровождавшую эскадроны генерала Кустера на марше
Ла Хома вместе с другими индианками из разных племен училась в колледже, а по окончании вернуться домой не захотела — осталась в Нью-Йорке. Несколько месяцев проработала официанткой в кафе, потом подруга устроила ее в кордебалет оперетты. Через год она вышла замуж за Билла — бродвейского трубача, но долго быть вместе им не пришлось: она стала разъезжать с труппой по всей Америке. Правда, над зеркалом ее туалетного столика неизменно висят фотографии мужа и сына. «С ними веселее, — говорит Ла Хома. — В нашей труппе многие замужем, а работа есть работа, я ее не стыжусь. Актриса из меня никудышная, поэтому надо использовать способности, какие есть. Многие считают нас непорядочными, а по-моему, порядочность от профессии не зависит. Вы когда-нибудь слыхали о Джипси Роуз Ли? Так вот, она раздевалась, декламируя стихи Бодлера и Кокто. Публика прямо с ума сходила. Вот только грудь у Джипси, по слухам, была резиновая, но что поделаешь, если своей Бог не дал!.. Потом она стала великосветской дамой, вышла замуж за богача, писала рассказы, выставляла свои картины в Гугенгеймской галерее, вот так-то! А про нас вечно говорят как про какое-то отребье… К примеру, есть танцовщицы, которые заявляют, что ни за какие деньги не согласились бы раздеваться перед публикой. И я их понимаю: какой смысл раздеваться, если тебе нечего показывать. А то, что стриптиз — это часть американского образа жизни, такая же, как салуны, регби и яблочный пирог, ничьей вины в том нет. Так что, можно считать, я работаю во славу американских традиций».
Настоящее открывает все новые возможности для отступления от норм. Почти все прежние ограничения сломлены, почти все разрешено. И что говорить о виски, если никого уже не шокирует употребление наркотиков! Может быть, оттого и тоскуют американцы по прошлому. Как утверждает автор нашумевшей книги «Футурошок» Элвин Тофлер, тоска эта отражает подсознательное стремление к покою и обыденности.
Американцы оплакивают времена голливудских звезд, Микки Мауса, Бинга Кросби с его «Белым Рождеством», Ширли Темпл в роли девчонки ковбоя Тома Микса, Тарзана и Джейн в исполнении Джона Вайсмюллера и Морин О'Салливен, Риты Хейворт в умопомрачительных шортах, пластинок Бесси Смит и Алисы Фэй.
Организуются ретроспективы фильмов Бастера Китона, переиздаются старые журналы, фирма «Паркер» вновь рекламирует «бессмертную ручку, которой писали ваши отцы в 30-х годах», по радио то и дело повторяют знаменитую «Войну миров» Орсона Уэллеса, а улыбка Хэмфри Богарта опять используется для рекламы галстуков.
С ностальгией вспоминают американцы комедии Лабиша, танцы Фреда Астера и мысленно никак не связывают их с великой депрессией. К чему думать о том, что в сорок четвертом, когда на экране замелькали ножки Риты Хейворт, на фронте погибло более полумиллиона американских солдат?
Теперь не только пожилые, но и двадцатилетние, тридцатилетние американцы увлекаются ретро. Ветераны вспоминают о прошлом с законной гордостью, а молодежь, слушая их разговоры, видит в нем некий далекий, недостижимый идеал.
Однажды в Бруклине я попал в гости к соотечественникам и услышал от них типично эмигрантскую историю с примесью чего-то рокового и таинственного. Героя этой истории назовем из уважения к нему вымышленным именем Винченцо.
Когда ему было восемь лет, родители привезли его из селения в горах Аспромонте в Нью-Йорк.
Внук следовал ее наставлению, хотя в жизни имел не много: темный переулок да закопченный дом с пожарной лестницей по фасаду — вот и все, чем он мог похвастаться. По соседству жили одни эмигранты: ирландцы, русские, пуэрториканцы, тоже кое-как перебивавшиеся в «благословенной» Америке. Винченцо пошел в школу, вырос, открыл портняжную мастерскую и ни разу не переступал границ своего квартала. Женился, но жена не сумела уговорить его съездить хотя бы в Манхэттен, на Бродвей, или в порт.
А сама она каждое воскресенье отправлялась в Куинз — навестить парализованную тетю. Винченцо и в голову не приходило ее сопровождать: страх перед бабкиным пророчеством накрепко приковал его к дому. В лучшем случае он позволял себе посидеть в ближайшем кафе или погреться на солнышке у подъезда.
Но однажды все-таки решился: сел в поезд и поехал в Куинз. Вот, думал, будет сюрприз для жены и ее тетушки. Но по адресу, который упоминала жена, он нашел мясную лавку и в довершение всего в витрине красовались ветвистые рога. Винченцо рухнул на месте как подкошенный. Второе путешествие из своего дома в Бруклине он совершил уже на кладбище.
«Так что же такое любовь?» — вопрошал с присущей ему иронией Акилле Кампаниле.
В Лондоне я как-то задал этот вопрос психологу с мировым именем Роналду Лэнгу. В своих работах он много внимания уделяет проблемам любви и брака. «Даже техника и технология, — утверждает он, — ничего не стоят без души. Пусть меня сочтут неисправимым романтиком, отвергающим прогресс и проповедующим возврат к природе, но я глубоко убежден: те, кто сбрасывают со счетов сердце и душу, идут наперекор здравому смыслу».
Так вот я спросил у Лэнга, что такое любовь с точки зрения психолога.
— Перелистайте тысячи психологических, а заодно и биологических трактатов, и вы не найдете в них ни одного упоминания слова «любовь», — ответил мне Лэнг. — Слава Богу, пока ни одному ученому не удалось это сформулировать, хотя в нашей врачебной практике нам никуда не уйти от любви.
Мое определение тоже нельзя назвать исчерпывающим, но, по-моему, любовь до некоторой степени сводится к радостному осознанию присутствия рядом с тобой другого человека. Любовь неразрывна с добротой. Принимать и людей, и мир такими, какие они есть, желая им добра, — это и значит любить. Конечно, это слишком бытовое объяснение, если же рассуждать научно, то любовь представляет собой духовную ценность, которую ничем другим нельзя заменить. Ведь без любви невозможно и полное понимание чего бы то ни было. Если личность ближнего тебя не интересует вне связи с твоим «я», стало быть, ты его не любишь. Никто не убедит меня, что человека можно познать, расчленив его тело и мозг не только в переносном смысле слова. Физиологи обольщаются, когда полагают, что, загоняя подопытных мышей и лягушек в лабиринт, заставляя крутить колесо и подвергая настоящей вивисекции, они смогут понять меня, человека. Если кто-то стремится проникнуть в тайны моего мозга, он должен оставить его в неприкосновенности, как нечто принадлежащее цельной и заслуживающей уважения личности. А коль скоро мне угрожают извлечь мой мозг, так я из страха, из разумной предосторожности не поддамся, и тайна останется неразгаданной.
Часто под любовью подразумевают физическое влечение, я же думаю, что это разные вещи. Как ни странно, их сочетание встречается крайне редко. Но уж если такое случилось, если страсть идет рука об руку с любовью и пониманием, — тогда у человека вырастают крылья.
Впрочем, мир и Британия нынче уже не те: многое во взглядах Лэнга устарело. Ушли в прошлое времена, когда дамам считалось неприличным подавать за столом куриную ножку — она могла навести на грешные мысли, — а мерина, опять же из приличия, называли «муж кобылы». Блаженной памяти Фрейд разъяснил нам, что большинство неврозов возникает на сексуальной почве, а Конни Чаттерлей вместе с егерем Мэллорсом продемонстрировала, сколько наслаждения можно получить от пресловутой физической близости.