Приданое для Царевны-лягушки
Шрифт:
Разговора не получилось. Платон первый раз видел, как Гимнаст плачет. По опыту прежних размолвок с ним знал, что через некоторое время тот подойдет как ни в чем не бывало и чего-нибудь спросит. Если Платон ответит с охотой, значит, размолвка исчерпана. Если промолчит – значит, нужно еще выждать и подойти позже.
В кабинете отца Платон полистал семейный альбом, рассмотрел коллекцию трубок. Гимнаст не шел. Никогда в жизни Платон бы не поверил, что пойдет к нему сам. Слова Птаха о его чувствах к Алевтине, похоже, были правдой.
–
Вечерело. К дому подступала молочная теплая сырость. Гимнаст сидел там же.
– Выпей, Платоша, вина, – тихо предложил он, избавив таким образом Платона от необходимости заговорить первым.
– Она умерла, да? – так же тихо спросил Платон, став позади Гимнаста.
– Да, Платоша. Она умерла.
– Это она отдала тебе кольцо?
– Вроде того.
– А мое? Где ты взял мое?
– Я его вроде украл. Украл, принес ей, а она не взяла. Еще и свое в придачу отдала.
– Ты думаешь, она умерла из-за меня? – Платон почувствовал внутри себя совершенную пустоту, и уже было все равно, что говорить.
– Да, Платоша, – поднял на него глаза Гимнаст. – Уж ты мне поверь. Она умерла из-за тебя.
– Она... Она покончила с собой? – вот и это удалось выговорить, поборов спазмы в горле.
– Что ты, Платоша? – искренне удивился Гимнаст. – Алька – и самоубийство? Нет. И не думай.
Придется перестать думать на эту тему – Гимнаст совершенно естественен в своей искренности. Платон вздохнул. Что ж, спасибо судьбе и на этом.
– Помнишь кагэбэшника, которому ты отнес фотографии? Я и Алевтина.
В лице Гимнаста появился... нет, не страх – брезгливость.
– Я тогда тебя ненавидел, Платоша. Прости. Я хотел тебя уничтожить.
– Ты ушел со мной десять лет назад от Богуслава для того, чтобы меня уничтожить?
– Нет, Платоша. Ушел я с тобой из-за денег. Мне деньги были нужны. Помнишь, я брал у тебя много.
– Помню, – нахмурился Платон, вспоминая. – А почему было не взять у Богуслава?
– Он бы не дал. Я и со строительством дома мухлевал. Отчеты подделывал. Я тебя немножко обокрал тогда. Но это по нужде. Когда-нибудь расскажу, ты поймешь.
– Интересное дело!.. И сколько же ты украл?
Гимнаст задумался. Потом осторожно спросил:
– Ты уверен, что хочешь это знать?
– Уверен! – прорычал Платон.
– Я сумму точно не помню, но за такую можно убить, – заявил Гимнаст без тени сожаления в голосе. – Чего я только не делал. Я даже залезал в твои секретные бумаги и кое-что подделывал.
Платон похолодел.
– Я на тебя поставил, Платоша, и не прогадал. Ты оказался умнее и везучей Богуслава.
– Да на что тебе были нужны деньги?! – простонал Платон, вспомнив парочку очень неприятных финансовых проколов с незаконными сделками лет восемь назад. – Ты же!.. Ты подставлял меня, разве не понимаешь?
– Ты выкрутился.
– Черт знает что такое! – забегал Платон по террасе.
– Ты, Платоша, последнее время много чертыхаешься. Трудно тебе сейчас, да... Ничего. Все образуется, все расставится по местам. Ты еще меня поблагодаришь.
– Пошел вон! – закричал Платон.
– Слушаюсь, – насмешливо ответил Гимнаст, забирая поднос с графином.
– Оставь вино!
– Хорошо. Только, Платоша, ты помнишь, какое это вино коварное? Пьется, как вода, а потом ноги отказывают.
– Убирайся!
Застыв в одиночестве неслышно подступающего вечера, Платон выпил первый бокал вина. Он ни о чем не думал, просто тихо лелеял свою боль, убаюкивая ее равнодушием и объясняя самому себе это равнодушие близостью смерти.
«Я скоро умру», – вдруг подумал он и посмотрел в сторону «Девочки».
Быстрые шаги по гравию.
– Пошел вон!
Шаги затихли.
– Никого не хочу видеть! – крикнул Платон, не поворачиваясь на звук, и добавил: – И слышать!
Кто-то, потоптавшись, двинулся прочь.
Поздней ночью, когда Платон искал на ощупь анютины глазки на клумбе у домика садовника, он узнал, что приезжал Вениамин.
– Уехал уже. Сказал, что ты не в форме разговоры разговаривать, – доложил Гимнаст. – Иди спать, я тебя прошу. Ты тут все истоптал.
– Я хочу съесть одну анютину глазку. На счастье. Это ведь кладбищенские цветы, да?
– Платоша, иди спать.
– Кладбищенские! – Платон погрозил пальцем наугад, на голос. – Я хочу съесть один цветок. Мне очень надо.
– Тебя не могло так размочить графином вина, – задумчиво произнес Гимнаст.
– Не могло, – согласился Платон. – Я спирту в него добавил.
– Ты, Платоша, тяжелый очень. Мне тебя до дома не дотащить.
– Ой-ой-ой! – кривлялся Платон, стоя на четвереньках на клумбе и чувствуя, что сам себе противен.
Он проснулся на следующий день к вечеру. В постели – несколько увядших анютиных глазок. Вышел на улицу, смутно представляя, что сейчас – утро, день? Небо, равномерно затянутое пологом мелкого дождя, абсолютная неподвижность воздуха, отчего дождик не воспринимается посланием небес – кажется, что это туман сгустился.
Прошелся по саду, осмотрев изрядно увеличившиеся после его последнего здесь пребывания маленькие зеленые яблочки. Беспрестанно зевая, добрел до странной корзины на газоне. Постоял, подумал и осторожно приоткрыл плетеную крышку. В корзине была коробка от обуви. В ней кто-то шуршал. Платон закрыл корзину, выпрямился и долго наблюдал, как предприимчивый комар, усевшись на его большой палец, сначала несколько раз ткнулся носиком, примериваясь, а потом нашел нужное место для сбора крови и застыл, накачиваясь.