Приданое для Царевны-лягушки
Шрифт:
– Господа обжоры и дамы обжорки! – встал желающий сказать тост. – Все помнят, что следует запивать красным, а что – белым? Тогда предлагаю отведать парную оленину, сваренную в кисло-молочной сыворотке, и выразить потом повару свою оценку топаньем ног! Минуточку, я еще не закончил. Пусть умеющий жрать много и вкусно делает это всегда в присутствии таких же умельцев. А соблюдающий диету и берегущий фигуру – в одиночестве. Тогда все будут счастливы. Ну? Кто затопает первый под пустой тарелкой?
Следующий обжора представил
– Я люблю крольчатину, – вздохнула Серафима, споласкивая руки в серебряной чаше. – Пожалуй, пойду блевану поросенка, а то места нет. Ты как?
Опорожнение желудка вызыванием рвоты при жрачках не приветствовалось, но женщинам некоторые слабости прощались.
Платон прислушался к себе и удивленно заявил:
– А я, наконец, проголодался.
Поздно ночью, когда он, еле передвигаясь, вошел в квартиру, Илиса ждала его, задремав в кухне за столом перед книгой.
– Пожалуйста, помоги, – попросил Платон. – Тебе придется меня раздеть. Начни с ботинок.
– Да это хуже, чем запой! – возмутилась она, когда Платон, умоляя не толкать его, чтобы лишний раз не взбалтывать содержимое желудка, добрался до кровати и ждал, пока она уложит достаточное количество подушек под спину.
– Должен быть определенный угол наклона! – капризничал Платон. – Еще одну. Все. Достаточно. Можешь идти.
– Как это – идти? Рассказывай! – забралась она на кровать в ноги к Платону.
– Начали с отварной оленины, потом – поросенок на гриле, потом – крольчатина...
– Ты что, издеваешься?
– Извини, ладно. Сейчас перечислю закуски...
– Все так плохо, да? – участливо поинтересовалась Илиса. – Не хочешь говорить? С тобой никто не связался?
– Все в порядке. Моей спокойной жизни пришел конец. Меня застрелят или взорвут в машине. Но не сейчас. Года через три.
– Почему через три?
– Потому что именно тогда начнут искать действующих лиц и исполнителей по новой президентской кампании. Кого посадят, кого уберут по-тихому.
– Я ничего не понимаю! Ты остался бухгалтером или сдал дела?
– Остался, – удивленно посмотрел на нее Платон. – Господи, вот я и сказал это. Последнее время все только и делали, что пытали меня – бухгалтер или не бухгалтер? Все, кроме племянников... Они были уверены, что я наемный убийца. – Икнув, Платон закрыл глаза. – А я сейчас, обожравшись до потери чувства опасности, произнес эти слова прямым текстом в прослушки Цапеля. Лучше бы я признался в золотой медали по биатлону в молодости, ей-богу...
– Расслабься. Лужана, наверное, все микрофоны выковыряла, пока копалась в твоих вещах. Над каждым поплевала, потопталась
– Да он, собственно, известен, – совсем оторопел Платон от такой осведомленности Илисы.
– Ну и чего ты тогда здесь стенаешь? Выбор был?
– Был момент, когда меня спросили, нужно ли помочь с решением проблемы.
– Какой проблемы? – Илиса не выдержала длительной отрыжки Платона и последующих стенаний – «просил же, только на оливковом!»
Она начинает подпрыгивать, отчего тело Платона тоже содрогается.
– Прекрати! У нас с тобой, если ты так хорошо разбираешься в моих делах, основная проблема – Цапель, – выговорил Платон, когда все успокоилось.
– И что – ты?
– Сказал, спасибо, сам справлюсь.
Задумавшись, Илиса теребила подол своего халата, скручивая его в жгут.
– Значит, так тому и быть, – кивнула она. Тряхнула кудряшками и посмотрела на Платона изучающе. – А как вообще... все прошло?
– Ты вела себя возмутительно, – погрозил пальцем Платон.
– Да ладно тебе...
– Ты залезла на стол и танцевала там.
– Подумаешь...
– Ты выпустила столько живых перепелок, что у повара теперь наверняка случится невроз на этой почве. Подойди ближе, – он постучал ладонью рядом с собой.
Илиса подползла и села в любимой позе – на коленки.
– Я хочу тебя поцеловать, – сознался Платон.
– Поцелуй меня как-нибудь во сне. Когда я буду спать.
– Тогда дай ручку. Погрей мне сердце.
Он бережно взял в левую ладонь мягкую полную ее ладошку и грелся, грелся, пока не заснул.
Ему приснился Венька, не маленький, как снился последние ночи, а взрослый, почему-то с подстриженными волосами и похудевший. Он стоял у кровати, испуская запах давно не стиранной пропотевшей одежды, и Платон подумал – запахи?.. во сне?
– Тони, ты ничего не бойся, со мной все в порядке будет. Мне нужны бабки, подсуетись, ладно? Квака говорит, у тебя с финансами трудно. Свяжись с адвокатом отца в Москве. Я пока выгребу все, что найду, без обид?
Платон долго потом ворочался, стонал и думал о бабках. Он видел Веню в окружении дюжины резвых старушек, которые веселились и прыгали на лугу, а Веня был в венке из ромашек.
Он крикнул и сел, тяжело дыша и заливаясь потом.
Никогда раньше Платон не жаловался на плохой сон после обжираловки, хотя знал, что многие из обжор после еды стараются не засыпать часов пять-шесть.
Кое-как выбравшись из кровати, он побрел в ванную и там долго-долго, так что даже шею заломило – наклониться он все еще был не в силах, – разглядывал грязную футболку и джинсы в корзине. Чтобы осознать происходящее, он взял футболку и понюхал ее.
И жизнь приобрела знакомые очертания смысла.