Приемная мать

Раннамаа Сильвия

Чуткость и скромность я бы объединила в одном дра­гоценном камне, потому что все семь очень уж быстро заполнились.

Может быть, скромность и не стоит того, чтобы упо­минать о ней отдельно? Ведь не всегда это и доброде­тель. Например, если она от робости или беспомощ­ности (что не раз замечала за собой), но если подумать о наших мальчиках, то выходит, что никак нельзя не упомянуть о скромности. Скромность нужна такая, в основе которой лежит человеческое достоинство.

Чуткость тоже совершенно необходима. Если бы найти для двух этих качеств одно определение. Потому что, конечно же, каждый чуткий человек скромен и, наверно, скромный — чуток. Первая, как цветок,

кото­рый мы посадили в саду соседа, чтобы доставить ему радость, а вторая, как бубенчик, который мы снимаем, чтобы он своим звоном не мешал другим. Все-таки они близнецы.

Но когда я думаю о Весте, то никак не могу разоб­раться, чего же ей больше всего не достает.

Нельзя сказать, что она не честная или не смелая. Свое мнение, то, что она считает правильным, она всегда смело высказывает всем — будь то учительница, воспитательница или все равно кто. О ее нечестности не может быть и речи. И таких трудолюбивых, как она, надо поискать, и в ее верности никак нельзя усомниться. Что касается товарищества, то здесь, на первый взгляд, дело сомнительное, однако факт, что мало кто менее эгоистичен, чем Веста. Ее личные интересы — всегда лишь интересы старосты группы. Таким образом, инте­ресы коллектива. В отношении своей личности она скромна. И даже ее «безличная» манера говорить обус­ловлена какой-то странной, поставленной с ног на го­лову скромностью или своеобразным чувством такта. А может быть, ей просто не хватает воображения? Во­ображения, которое должно быть врожденным свойст­вом человека, как, скажем, разум. Конечно, нет людей, совершенно лишенных воображения. Если бы не было воображения, то разве человечество прошло бы путь от каменного топора до первого искусственного спутника? И разве была бы тогда на свете красота? А что за жизнь без красоты? Тогда не стоило бы и родиться человеком. С тем же успехом можно было бы быть бараном, кошкой или моллюском.

Нет, теперь я знаю, какого качества больше всего не достает Весте. Жизнерадостности. Чувства юмора. Оп­тимизма! Боюсь, что именно это выбили из нее в дет­стве. Как ужасно, ужасно грустно! Но может быть, это еще вернется?

Оптимизм совершенно необходим. Иначе о каком же счастливом человеке может идти речь!

Я еще должна придумать, какого цвета все эти драгоценные камни, которые гномы добывают в горе счастья.

Во всяком случае, оптимизм — золотисто-желтый и сверкающий, как солнце. А честность — самый чистый, прозрачный хрусталь.

Смелость лучше всех цветов — огненно-алая!

Трудолюбие — самого важного для существования жизни цвета — зеленого. Как трава, как все растения, вечно обновляющиеся и связывающие землю и солнце!

Для товарищества, конечно, больше всего подходит цвет безбрежного моря!

Верность должна быть как алмаз — самый прочный из камней, которым можно шлифовать все другие само­цветы.

Для чуткости и скромности я тоже кое-что нашла. Когда недавно воспитательница зашла нас навестить, я спросила, бывают ли драгоценные камни двух цветов, не очень броские, но красивые. Воспитательница отве­тила — опал, или лунный камень. В основе он белый, но искрится огненными лучами.

Гномы обещают дать все семь драгоценных камней в приданое сироте, если она поможет им работать и не станет общаться с мачехой.

Конец пьесы, когда падчерица лежит в гробу и гномы стоят в кружке и оплакивают ее и тут появляется принц (тот самый избранник ее мачехи) и, преклонив перед ней колено, прекрасными словами говорит о своих чувствах, у меня уже готов. Об этом месте я много думала. Пока гномы стоят вокруг меня и поют свою печальную песню (или говорят хором), я бы пробралась за кулисы и переоделась. Вот где я наконец смогла бы использовать во всем блеске свое «маленькое вечернее платье»! Когда же гномы удалятся, прекрасные слова коленопреклоненного принца разбудят меня (принца мог бы играть Свен). Представляю себе, какой захваты­вающе красивой могла бы быть эта картина.

Сирота смущается и просит принца не говорить о своих чувствах. Но принц отвечает, что скоро-скоро кончится сон, падчерица-сирота проснется и уйдет от него. Потому-то он и просит, чтобы она не забывала его.

— А мачеха? — спрашивает девушка. Принц смеется:

— Разве вы не знаете, что у нас издан закон, по кото­рому все злые мачехи изгоняются из нашего общества, как пережитки. Им будет указано их настоящее место в старых сказках и в некоторых плохих снах. По этому закону всем сиротам будет дано счастье. У них будут новые матери — приемные матери!

— Но... где же она, моя новая мама? — удивленно спрашивает сирота.

— Я думал, что вы поняли это, моя красавица. Вы же на пути к ней. Ведь перед тем, как прийти сюда, вы уложили вещи. Вы скоро проснетесь и отправитесь в путь...

— Она добрая, моя приемная мама? — спрашивает девушка.

— Добрая и справедливая. Очень справедливая. Она поможет стать счастливой, — горячо уверяет принц и берет девушку за руку. Тут появляются гномы и при­носят семь камней счастья.

Занавес.

ВТОРНИК...

Теперь я уже здорова, и пьеса закончена, и даже тетя Эльза ее просмотрела. Репетиции идут полным ходом. Но все это получается совсем иначе, чем я мечтала во время болезни.

Когда мы лежали в изоляторе, девочки приходили нас проведать. Хотя это вообще-то не разрешается. Однажды, когда Анне и Тинка были у нас и Тинка спро­сила, не скучно ли нам, Сассь не смогла удержаться:

— Нет, нисколько. Вы ведь не знаете, Кадри пишет для нас пьесу и сочиняет альтерционные стихи — или как их там? Это вроде песен. С гномами или эль­фами. Это мы, и с нами приключается много смешного. Я уже знаю на память.

— Какая пьеса? — навострила уши Анне.

— Ах, оставь, Сассь, — запротестовала я.

Тогда еще все было не закончено и я не была уве­рена, что из этого вообще что-нибудь получится. Я очень коротко рассказала, как я это задумала. Анне была ра­зочарована.

— Только для малышей? Жаль. Почему ты не пи­шешь для нас? Попробуй. Ну, скажем, из нашей школь­ной жизни.

Попробуй. Из школьной жизни. Легко сказать. Как будто я писательница. Да и писатели пишут очень мало пьес из школьной жизни. Я и с этим, в общем-то, пере­сказом столько намучилась. И убедилась наконец, что из меня никогда в жизни не получится писатель. Даже похудела от этих мук творчества и потения. Анне посо­ветовала мне заменить на географии указку, может, поэтому-то и получилось... впрочем, зачем забегать вперед.

Во всяком случае, Тинка тут же согласилась играть красивую мачеху. Только с условием, что переоде­тую ведьму будет играть кто-нибудь другой. Принцем был единодушно выбран Свен, так что мне не при­шлось высказывать свое предложение. Тинка даже обе­щала сама поговорить со Свеном.

На этот раз остальные вопросы остались открытыми. Но когда я вернулась в группу, Марелле как-то вече­ром стала настаивать, чтобы я прочла свою пьесу. Вна­чале я ужасно волновалась, но когда девочки стали смеяться там, где Тинка-мачеха кичится своим знатным происхождением и красотой, я осмелела. Читала я, по-моему, даже «вдохновенно», особенно монолог сироты.