Приемная мать
Шрифт:
Когда пробило десять, я решила с этим примириться. Я понимаю, что он не может уйти от своих малышей, как и я не могу уйти от своей. Но ведь сердцу не прикажешь. А на сердце было светло и радостно, и сердце ждало. Я дала себе обещание: если он придет, я буду всегда сразу отвечать на его письма. Как бы ни была занята или даже больна. Ему буду отвечать сразу, как когда-то обещала. А если он не придет, все равно буду писать, только...
...И тут он пришел, словно почувствовав мои угрозы.
Послушай, маленькая щебетунья, ты его сразу узнала? Ну,
— Какая ты красивая, Кадри.
Слышишь? Ты вообще-то слышала, что он сказал? «Какая ты красивая, Кадри!» Ты знай себе спала и посапывала. Ой ты, мой крохотный птенчик, желаю, чтобы и тебе когда-нибудь в будущем так сказали. Может быть, тебе будут говорить такое настолько часто, что ты не сумеешь этого оценить. Но я! Ой, у меня от этих слов выросли крылья!
Тебя, наверное, разбудил мой смех? Тогда, может быть, ты слышала, как я сказала:
— Урмас, посмотри, эту юбку и блузку я сшила сама. Абсолютно сама. И кружева тоже. Не смейся! Ты думаешь, такое узенькое кружево ничего не стоит сплести. А ведь это очень трудная и кропотливая работа.
— Ах, значит, такой ты стала в этой школе-интернате!
— Какой, Урмас? Модницей — да? — И мы оба не смогли оставаться серьезными.
— Урмас, ты помни, я ведь ни с кем другим не могу быть такой. Урмас, я так рада, что ты все-таки пришел. Я все время знала, что ты придешь.
— Да, но... — Урмас стал серьезным. — У меня мало времени. Понимаешь. Я только на минутку забежал. Они ведь ждут. Я буду Дедом Морозом.
— Я знаю, Урмас. Не надо извинений. Я рада, что ты хоть на немножко зашел. Я тоже с малышкой. Иди сюда, посмотри на мою сестренку.
Тут-то я и увидела, как широко раскрылись твои глазенки. Один был чуть прищурен и от этого лицо у тебя было очень хитрое. Словно ты что-то знала. Урмас нашел, что ты т о ж е очень красивая. Только тоже?
— Ну, знаешь ли, у вас, конечно, никогда не было такой милой малышки!
— И все же... — Мы стояли и смотрели через тебя друг на друга и почему-то нам было очень весело.
А потом, ты видела, Урмас достал из портфеля два пакетика, завернутых в белую бумагу? Может, ты и не заметила, потому что как раз насупилась. Наверное, тебе не очень понравилось это «тоже». Я понимаю, это не может понравиться ни одной уважающей себя девушке. Даже если ей от роду нет еще и двух месяцев.
— Посмотри, я принес тебе праздничную булку, мама сама пекла. Здорово вкусная. Ты только попробуй. Уж такой-то у вас нет!
Теперь ты понимаешь, сестренка, почему Урмас для меня самый близкий человек на свете? Именно из-за этой половинки булки, излучающей тепло его дома! Кто бы еще во всем свете догадался принести мне в праздничный вечер теплую булку с изюмом, испеченную мамой?! Я прекрасно понимаю, о чем ты, маленькая жмурочка, подумала. Тебе как назло вспомнился Свен. Эдакий принц! В той семье к столу вряд ли подают такие простые вещи, как домашняя булка. У них, конечно, праздники покупают, а не делают.
— А это, — Урмас тут же протянул мне маленький пакетик, — тебе под елку. Не бог весть что, но сделал сам...
Может, я и не стала бы сразу разворачивать бумагу, но ведь ты же сама потребовала. Я и не знала, что ты такая любопытная. Иначе как это понимать? «уви-и! увии-и!». Конечно же, «увидеть! увидеть!»
Что-что, а жадной меня не назовешь. Я развернула пакет. Там оказалась записная книжечка с белыми листочками, изящно переплетенная самим Урмасом. В нее я буду записывать свои первые песни.
Только бы мне найти к ним слова, такие же красивые, как эта книжка — простой льняной переплет, украшенный скромным золотым рисунком. Как только он сумел сделать такую прелестную вещь? В магазинах таких не найдешь. На первой странице эпиграф:
«...И во лбу звезда горит...»
А у нас с тобой нет ничего такого, чтобы подарить Урмасу. Разве что пустяковый носовой платок с мережкой. Правда, тоже вышитый своими руками. Хорошо, что хотя бы такой подарок у нас есть, а ты протестуешь. Ведь в носовой платок сморкаются! Я, конечно, понимаю — тебе хотелось подарить Урмасу по меньшей мере мотоцикл и ты так громко плакала потому, что не получилось по-твоему.
Но Урмас вежливее тебя. Он положил платок в нагрудный карман так, что он был немножко виден, и в его серых глазах засветилась благодарность.
— Теперь мне надо идти. Иначе не поспею к полуночи...
Я не слышала, что он сказал еще, потому что склонилась над тобой, ведь ты так кричала, открыв маленький беззубый ротик и была такая забавно-некрасивая, что мне было тебя очень жаль. И все-таки я знаю, что он сказал мне. В полночь, когда часы пробьют двенадцать, мы будем думать друг о друге и поздравим друг друга с Новым годом. Вот что он сказал.
Как будто я могла думать о чем-то другом!
Но мне не удалось даже пойти проводить его, потому что надо было перепеленать тебя. Прямо беда с тобой! Надо же тебе было как раз теперь быть мокрой? А если уж так случилось, неужели нельзя было чуть-чуть потерпеть? Только нет, ты ведь еще не научилась искусству терпеливой вежливости. Терпение у тебя крохотное, как и ты сама. Ты успокоилась только после того, как я тебя завернула в сухие пеленки.
Мне показалось, что ты велела хорошенько укрыть тебя, а мне самой подойти к окну, отворить его и выглянуть на улицу. Конечно, только ты, с твоим мудрым личиком, могла знать, что Урмас стоит под фонарем и смотрит вверх, на наше окно и что, увидев меня, он помашет мне рукой, а в руке у него что-то белое.
Так что ты совершенно напрасно сердилась на меня за этот платок.
Ой, сестренка, ты и не знаешь, как счастлива ты была в свою первую новогоднюю ночь! Однажды, когда ты вырастешь, я расскажу тебе об этом. О нашей с тобой новогодней ночи и о том, что тогда случилось или даже не случилось, а просто было. Было, как все хорошее в мире.