Приговоренные ко тьме

Стрельцов Владимир

С течением веков собор Святого Петра, опять же, как и Латеран, обрастал вокруг себя пристройками и сооружениями, подчеркивающими все возрастающую роль собора. Построенные часовни, монастыри, капеллы, баптистерии, жилые дома клира и странноприимные дома создали самый настоящий церковный квартал, который, несмотря на весь водоворот страстей, кипящий вокруг Рима, долгое время обходился без охраны. Варвары Аларих, Гензерих и Тотила, будучи арианами, сокрушив и разграбив Рим, с удивительным благоговейным трепетом отнеслись к могиле Апостола и церкви, воздвигнутой вокруг нее. Возможно, и по сей день ватиканский квартал обходился бы без защиты, рассчитывая на помощь святых, чьи мощи находятся в их стенах, и на религиозную щепетильность последующих недругов Рима, но в середине девятого века Рим и Ватикан претерпели атаку сарацин, которые видели в богатых ватиканских церквях исключительно источник наживы. Собор Святого Петра подвергся полному разграблению, африканцы

сорвали и увезли все серебро и золото храма, были похищены золотые статуи у Гроба Апостола, был кощунственно разбит сам саркофаг. Это ужасное событие в истории Рима заставило папу Льва Четвертого незамедлительно приступить к строительству крепостных стен вокруг папского квартала. Построенный за пять лет микрогород получил название Города Льва, отныне епископы Рима находились под защитой крепких, двенадцатиметровых стен, примыкающих к Замку Святого Ангела. Однако восстановить былую роскошь собора Святого Петра оказалось делом долгим и затратным, а посему к началу десятого века убранство великой базилики было сравнительно скромным.

Папа Бенедикт Четвертый ждал своего будущего покровителя, опять же в соответствии с обычаями того времени, сидя на клиофедре – простом складном стульчике – на верхних ступенях лестницы, ведущей в атриум базилики Святого Петра. У папы бешено стучало сердце, он истово молился о ниспослании благополучия произведенному им выбору. О, как он страстно желал, чтобы новый властитель был в задатках своих сродни, если и не Карлу Великому (об этом и желать было страшно), то хотя бы Ламберту Сполетскому, так безвременно покинувшему этот свет! Мир и спокойствие тогда придут на землю Италии, и все народы Европы, включая надменных греков, будут трепетать от столь могущественного союза духовного и светского властелинов! И что за ужас воцарится на Апеннинах, какое опустошение и безвластие постигнет итальянскую землю, если императорской короны удостоится человек слабый, безвольный и без прав на то горделивый.

Вот площадь Святого Петра огласили приветственные крики римлян, вот по-слоновьи затрубили чудовищного размера бюзины и олифанты³⁰, в ответ задребезжали бургундские хоры³¹, и стены Города Льва подверглись жестокому испытанию, которое они, в отличие от Иерихона³², с честью выдержали. Вот медленно и степенно на площадь вошла торжественная колонна всадников в парадных доспехах. Грудь каждого рыцаря украшал герб его рода, шлемы слепили глаз пестротой свои султанов, кони рыцарей были украшены ниспадающими до земли пышными попонами, на которых опять-таки красовались разной величины и разного качества вышивки геральдические знаки отличия, пока еще не слишком затейливые, ибо история геральдики только-только начинала набирать ход. Вот, наконец, вся процессия остановилась, нестерпимые бюзины, наконец, замолчали, отчего тишина, воцарившаяся на площади, теперь даже как-то неприятно звенела в ушах собравшихся. Всадники спешились с помощью своих слуг, и от процессии отделился человек, величавым шагом направившийся к лестнице базилики Святого Петра.

Подойдя к по-прежнему продолжающему сидеть папе, король Людовик распростерся ниц на плитах лестницы и замер. Папа, поднявшись с клиофедра, произвел над ним краткую молитву, слов которой не слышно было никому, кроме короля. Затем папа осенил короля, а после и всех собравшихся крестным знамением и громко благословил пришедшего к нему. Людовик поднялся на колени, поцеловал руку понтифика, затем, окончательно поднявшись, взял папу за руку и они вдвоем направились внутрь базилики. К ним тут же присоединились словно из ниоткуда появившиеся бенедиктинские монахи, которые дружными голосами запели литании в честь папы и короля. Все присутствующие на площади потянулись в базилику на торжественную мессу, вследствие чего охрана проявила титанические усилия, дабы сохранить порядок.

Папа и король шли, держась за руки, и оживленно переговаривались. Каждый в душе своей испытал некоторое разочарование при первом взгляде друг на друга. Бенедикт быстро почувствовал, что осчастливленный им монарх оказался человеком глубоко закомплексованным и мелочным, и о сравнении с Ламбертом не может быть и речи. В тоже время и Людовик, в воображении своем, представлял папу фигурой куда более величественной, чем этот благожелательный и простоватый старичок, живо интересующийся качеством бургундских вин и величиной прошлогоднего урожая собранного его холопами в Провансе.

После мессы, в триклинии папского дворца, для знати был устроен грандиозный пир, после которого мало кто из присутствовавших на нем нашел в себе силы к ночи покинуть папский город Льва. В течение же следующих дней папа и король практически неразлучно были друг подле друга, совершая торжественные объезды титульных базилик Рима, на пути к которым их приветствовала жаждущая подачек толпа.

За время совместных поездок папа и король еще ближе присмотрелись

друг к другу. Характер и нравы оппонента с каждым днем становились для обоих все понятнее. Присмотрелся к новому владыке и сам Рим, и в воплях черни, по ходу движения королевского кортежа, было слышно все меньше надежд и восторга. Прежде всего, претендент в императоры, по мнению римлян, оказался до неприличия скупым. С видимой неохотой Людовик отцеживал от своей мошны горсточки медяков на милостыни нищим. Хлеб и мясо, по традиции получаемые римлянами от коронованных особ, и вовсе не были розданы, поскольку бургундцы практично предпочли данные продукты употребить для собственных нужд. В результате папе пришлось даже распечатать собственные запасы, чтобы сохранить в Риме положительный настрой к иноземцам. Подданные Людовика во всем копировали своего монарха, и Теофилакту приходилось ежедневно выслушивать донесения о скандалах, связанных с бургундцами, которые периодически и в буйной манере отказывались платить либо за выпивку, либо за любовь. Теофилакт, как мог, старался глушить эти настроения среди римлян, но у него не слишком удачно получалось.

Сам же префект, судья и глава городской милиции, был одним из немногих, кого Людовик встретил с искренней радостью, словно давно пропавшего друга. Теофилакт был удостоен жарких объятий короля, мощного потока восхвалений его имени пред папой Бенедиктом и места по левую руку от себя на всех последующих пирушках. Теофилакт был также немного разочарован, ибо ждал от короля нечто более материального и ликвидного. Впрочем, Рим в целом и Теофилакт в частности, пытался найти оправдание скупости Людовика в стремлении последнего сэкономить свои средства до дня коронации, где щедрость императора, по их мнению, должна будет уйти далеко за горизонт.

Коронация состоялась 22 февраля 901 года в базилике Святого Петра, пятинефном соборе нетронутом еще гениями человечества, но тогда, как и сейчас, поражавшего всех своими масштабами. Папа Бенедикт Четвертый положил на лоб и запястье Людовика Святой Мир, препоясал Людовика мечом и усадил его на величественный трон. После этого к трону приблизились Андреа Кантиано, новоиспеченный архиепископ Милана, а также Теофилакт, граф Тусколо. Славные представители двух ветвей земной власти совместно несли бронзовый поднос, приковавший к себе взоры всех собравшихся, ибо на нем красовалась восьмигранная корона Карла Великого, усыпанная драгоценными камнями и увенчанная массивным до несоразмерности золотым Святым Распятием. Бенедикт, стараясь каждому своему жесту придавать величавую торжественность, поднял эту корону, несколько мгновений подержал в вытянутых руках, после чего аккуратно опустил ее на светлые кудри Людовика. Римский плебс и духовенство нестройным, но зато гулким хором произнесло клятву верности новому императору и дважды провозгласило:

– Людовику, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа! Жизнь и победа!

Слезы счастья блестели в глазах новоиспеченного императора, который до последнего дня отказывался верить, что эта коронация вообще когда-нибудь состоится. Папа Бенедикт испытывал чувство облегчения, свойственного человеку, который после долгих раздумий и терзаний все-таки решился на сложный выбор. Обнаруженные недостатки нового монарха, Бенедикт мысленно пытался возвести в достоинство, успокаивая себя уже давно затверженной мантрой, что, возможно, таким человеком, как Людовик, будет нетрудно управлять. В тоже время, перед глазами Бенедикта неотвязно маячил образ Беренгария, который по своим достоинствам правителя, быть может, ничуть не превосходил Людовика, но зато был куда более благочестивым и ревностным христианином, чем император-бургундец, все последние дни довольно равнодушно взиравший на завораживающие своей святостью христианские реликвии Рима.

В конце церемонии Людовик зачитал устами глашатаев привилегии, дарованные им Римской Церкви, в которых та не услышала для себя ничего нового и привлекательного, Людовик просто подтвердил все то, что было ранее даровано Церкви его более расточительными предшественниками. Затем было зачитано о дарах главным церквям Рима, после чего Бенедикт окончательно погрузился в уныние. Все эти кубки, золоченые столики, конечно, в хозяйстве церквей будут вещами нелишними, но все же, уровень подарков, вручаемых Людовиком, соответствовал подаркам какого-нибудь мелкотравчатого барона, прибывшего с паломническими целями. И совсем уж недовольно хмыкнул Бенедикт, когда Людовик забыл о давней церемониальной традиции вручить короновавшему его понтифику несколько золотых монет. Нет, ворчание папы было вовсе не продиктовано ущемлением именно его, личных интересов, это стало уже не сдерживаемой реакцией на вопиющую жадность императора. В этот момент Бенедикт поверил слухам, рассказанным очевидцами римского похода Людовика, как накануне приезда в один из попутных замков, слуга, обустраивавший ночлег и стол своего господина, предлагал хозяевам замка подарить ему коня в обмен на то, что Людовик удовольствуется лишь третью частью предложенного к столу. По слухам, эта позорная сделка действительно состоялась.